Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

Здешние жители, как мне рассказали, шесть месяцев в году, а то и больше проводят у берегов Новой Земли или на европейском шельфе у побережья Франции, Голландии, Англии, Дании… Это крепкие мужчины, речь которых понимаешь не сразу, у некоторых из них жесткие, отливающие вороненой сталью лица и руки, способные в клочья разорвать уготованную им судьбу.

Я вдыхаю острый запах реки, передо мной вдруг возникает лестница, я приставляю ее к сараю, лезу в небо, к побледневшей в дневном свете луне, и тотчас падаю в гнилую шелуху той жизни, которая все еще упрямо бьется во мне.

«Если хотите, забирайте себе эту девчонку». Это в шутку или всерьез? Зеленоглазой девчушке («Это божья кара!» — говорит мать) лет пять-шесть.

Тут не знают, что такое фрукты. Мясо и треску тоже видят не часто. Странно, откуда у них, пусть даже не у всех, прямая спина и широкие плечи. Набережные расцвечены яркими рубашками, платьями, пеленками, юбками, что полощутся на ветру, как паруса, так что автомобиль здесь, даже если он не подает нетерпеливых сигналов, кажется орудием вторжения.

Плачет в податливой тени подворотни сопливый карапуз, татуированный въевшейся грязью. Плачет в моих воспоминаниях ночное видение, длинное женское тело, белое и нагое, словно бы стилизованное под Клуэ [135] Клуэ Франсуа (1516–1572) — французский придворный художник-портретист. . Теперь оно для меня — мраморное изваяние, ведь столько времени утекло! Так пусть круги, что плывут у меня перед глазами, впитают, втянут в себя все остальное!

Цифры, обозначающие степень моей ностальгии, неунятой тревоги, я снимаю промокашкой (скепсис против сепсиса), этим средством пользуются многие, кому за сорок. А вот другие цифры, статистику этого квартала, который называется, по-моему, Афурада, который красив, беден, жесток и весел, буен и покорен — продукт нашего времени, — как аннулировать эти цифры?

Да, сегодня вечером встреча. Завтра будет бой, это все понимают, но он пока что представляется отвлеченно, без почерневших ран, без женских рыданий, однако и без лишних слов, без согретого общей заботой рукопожатия, такого крепкого, как будто жизнь рыбака и моя жизнь слились в одну. План действий… Но на какой день?

Говорю пароль, вижу знакомые лица. Вхожу. Еще одно тайное собрание, обставленное всевозможными предосторожностями против грозящей со всех сторон опасности. До каких пор?!

Тру глаза, красные от бессонницы после тридцати шести часов беспрерывного возбуждения и беготни. Мысли мечутся между новой обстановкой, еще до конца не ясной, почти неправдоподобной, и живой картиной прежних ужасов, в памяти всплывают летучие мыши, огонь, искаженные лица, мутный поток фарисейского красноречия, извергаемый любителями пустой болтовни.

А теперь я снова слышу треск автоматных очередей, вижу озаренные надеждой и яростью лица юношей и девушек в толпе, стекающейся к площади Камоэнса, иду за отрядом солдат из Эстремоса [136] Эстремос — город в провинции Алто-Алентежо, примерно в 150 км. к востоку от Лиссабона. , взволнованных, но решительных, до меня доносится мощный гул площади Кармо, многотысячный хор, скандирующий слова «свобода», «демократия», «мир», «справедливость», среди которых прорываются возгласы «Долой колониальную войну!». С неописуемым волнением мы ждем с минуты на минуту приказа об освобождении политических заключенных. Улица обнимает офицеров, жмет их энергичные дружеские руки.

Что ожидает нас завтра? Первое обращение к народу жунты национального освобождения возвещает предоставление основных свобод, отмену цензуры, право наций на самоопределение без унизительной опеки в ближайшем будущем. Это уже немало. Разве не эти требования выдвигали левые силы Португалии как программу-минимум? Теперь, по крайней мере, нам дано честное слово теми, кто, надо думать, обеспечит нам свободу слова, свободу объединения в организации, право легально вступить в общественную жизнь.

Уверенность в победе, подобно улыбке, освещает лица многих тысяч собравшихся, бегут, забиваются в щели зловещие нетопыри угнетения и террора, палачи, которых мы столько лет терпели: 25-го числа апреля месяца года 1974 фашизм в Португалии пал.

Отныне и впредь мы, как полноправные граждане, сами будем вершить свою судьбу.

Поздним вечером у тюрьмы Кашиас — грохот прибоя, чернота листвы, свет автомобильных фар: мы упрямо ждем. В крепости еще живет страх, но теперь это страх дрожащих за свою шкуру палачей. Камеры угрожают им смертью. Ветер шуршит по стенам черного царства пыток, у истязателей дыбом встают волосы. Близок наш час!

Наутро крепость заняли солдаты Вооруженных сил. Под серым небом мы по-прежнему ждем у ворот тюрьмы. У одних на лице — розовая надежда, ликование, у других — на щеках застыли слезы.

Мы ждем. В ожидании тянется весь день, полный треволнений мы не ели, не отдыхали, мы ждем. Кричим: «Всех! Всех! Всех!» И выйдут действительно все. Одного агента ПИДЕ линчевали. Нет, этого не будет, этого мы не допустим. Мы требуем правосудия, нам чужды жестокость и месть. Правосудие должно быть твердо, как алмаз, иначе это не правосудие. Перед ним равны все.

Тлеющий костер нашей физической усталости время от времени вспыхивает возгласами и песнями. Костер, сложенный из многих лет молчания, едва занявшись, начинает полыхать буйным красным пламенем песен, и даже солдаты, стоящие среди нас, подхватывают: «Грандола, город родной мой… кто б ни был ты, все мы равны!» Солдаты поднимают сжатый кулак [137] Поднятый сжатый кулак — символ единения трудящихся, принятый у португальских коммунистов. — значит, с каждой минутой мы ближе и ближе к заветному горизонту.

Стоит кому-нибудь чиркнуть спичкой и зажечь синее пламя надежды, и ноги уже не чувствуют ни грязи, ни усталости. Вот-вот выйдут на свободу узники. Эта минута освобождения не забудется во веки веков.

Открылись решетки и массивные ворота тюрьмы Кашиас. Заключенные выходят группами, несут в чемоданах и узелках веру в победу, которой они жили. Они верили, что во имя жизни на земле лучше умереть в борьбе, хотя бы даже и сгнить заживо в тюрьме, чем получить ядовито-зеленый иудин поцелуй, сдаться, осушить слезу золотой пылью, опустить руки и публично отречься…

Они идут по двое, по трое по узкой дорожке, как прошли многие километры узкими тропками во исполнение своих необъятных надежд.

Теплой кровью стучит в висках радость. Наши машины пройдут по улицам, сигналами возвещая наше торжество Лиссабону, который еще позавчера был полумертвым, склоненным перед пурпурным галстуком, перед массивным золотым кольцом, перед собором — банком-министерством наших бывших господ, погрязших в преступлениях…