Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце

— Он позвонил потом где-то к вечеру. — Тольц все же не удержался. Чувствовалось, что он все больше приходил в себя, начинал понемногу возбуждаться. — Я уже не ждал, надо было справиться с рефератом, вы уже назначили время. С компьютером что-то непонятное. навалилось многое сразу. Даже заорать на него не смог, как хотел. Слова заготовленные забыл. А он вдруг сразу: извини, у меня к тебе разговор. Ничего себе: у меня к тебе! Это у меня, говорю, к тебе. И начал было про свой реферат, то — се. Он меня оборвал. Про это, говорит, потом, не по телефону, нам надо встретиться.

Не по телефону мне даже лучше. Хорошо, говорю, встретимся, прямо сейчас, что откладывать. Нет, сейчас он не может, бизнес, все расписано до минуты. Бизнес, как же. Не хотел сразу выложить, зачем я ему нужен, тянул. Какие-то свои расчеты. Неожиданные обстоятельства. Опять с извинениями… он это умеет. В общем, назначил на сегодня в одиннадцать. А я сегодня как раз в одиннадцать не мог, уже с вами условились. И после одиннадцати не мог, но это ему говорить было нельзя. Не могу, и все. А он тогда уже другим тоном: надо, значит, сможешь, ничего не могу поделать, и ведь всего на минутку. Бизнес. Нет, тут слишком разное надо объяснять.

Замолк опять. Если он что-то и хотел объяснить, становилось только запутанней. Невнятица, недоговоренность на недоговоренности. Но тут я кое-что мог договорить за него сам.

— Отец тебе позвонил еще до этого разговора?

Тольц поднял на меня удивленный взгляд.

— Мне?.. — чувствовалось, как в голове его опять что-то перестраивается. — А вы и про это знаете? Ну, конечно. еще плохо соображаю. Нет, он не мне, он дяде Жене звонил. Евгению Львовичу, извините. То есть не звонил, связался с ним по имейлу. По телефону он не хотел. — Роман опять стал сбиваться. — Не знаю, как объяснить. Так все налезло одно на другое.

(Значит, не он звонил ректору, что зачет провалил, дядя Женя студенту звонил сам, по другому поводу. Это уже на что-то похоже. Я просто не так по телефону услышал.)

— А что тебе Евгений Львович сказал?

— Что он мог сказать? Сделай, как отец написал, это серьезно. Билеты заказаны, оплачены, визу мне получать не надо, прежняя еще действует. Да он сам вряд ли знал, что у них там случилось, в Лондоне, и зачем им я. Открыто сказать про что-то не мог. Тоже по телефону боялся подслушивания, как же. И на компьютер папа написал не мне, дяде Жене. Конспираторы. Наивные в таком возрасте. Да я-то сам! Ничего не понимал. Как это: вдруг улететь? Не просто из Москвы. Для меня все было непросто, этого не объяснить.

Замолчал опять. Да, улететь из Москвы — это ему было не так просто. Ничего не выяснив, не разрешив. Оставив девушку с соперником, да еще таким, может быть, непоправимо. Интересней становилось другое. Монин в разговоре намекал мне на историю чуть ли не криминальную, Роман говорил со мной как с человеком, который все знает. (Как он, однако, о старших: в таком возрасте!)

— И что дальше? — подтолкнул я. — С Пашкиным, как я понимаю, ты сегодня увиделся?

— Пришлось увидеться. Неожиданные обстоятельства. — Тольц хмыкнул, покачал головой в ответ каким-то своим мыслям. — Я про это не хотел говорить. Так все со всем связано. Не знаю теперь, что будет. просто не знаю.

— Может, тебе лучше будет, если расскажешь? — сказал я.

Он неопределенно пожал плечами, отвел взгляд, что-то с усилием сглотнул.

— Если можно, — посмотрел опять на меня, — еще бы горячего кофе. И мне еще в туалет надо.

До туалета студент добрался без проблем, лишь слегка прихрамывал, поддерживать не пришлось. Я поставил кипятить воду для кофе. Колобродили, множились пузырьки, мысли булькали, лопались под стать им. Чем-то я уже был заинтригован. Даже с этим украденным зачетом было, видно, не все просто, стоило бы прояснить. Если он захочет рассказывать.

Пить сразу горячий кофе юноше оказалось еще больно, пришлось ждать, пока малость остынет. Я сидел против него на стуле, опять чуть выше его, с вопросами не спешил. Толклись беспокойно пылинки в наклонном ровном луче. Можно было понять, парню было неловко откровенничать перед посторонним, тем более перед преподавателем, к которому пришел пересдавать зачет. Но чувствовалось, его самого тянуло высказаться, поговорить. Долго, наверное, не с кем было. Получалось вначале обрывисто, дергано, Тольц становился все возбужденней, незаметно разговорился сверх ожиданий. Мне оставалось лишь изредка уточнять, направлять слишком сбивчивый, непоследовательный рассказ, осторожно, чтобы не сбить, не спугнуть. Время от времени он спохватывался: зачем я об этом? И опять возвращался к недосказанному, уходил в попутные подробности. Последовательность мне приходилось выстраивать в уме самому, задним числом, кое-что мысленно для себя соединяя, дополняя, перетолковывая. Всего не воспроизвести, можно лишь пересказать в меру понимания своими словами то, что постепенно, и то не до конца, стало мне приоткрываться.

На вопрос, знает ли Роман, что все-таки случилось в Лондоне у родителей, тот усмехнулся как-то криво, пожал плечами. Он вообще о них почти ничего не знал. Так получилось. Слишком успел от них обособиться, отстраниться. Я это мог себе и без рассказа представить, обычное дело. Только что два родных человека были для тебя миром, опорой, защитой, ты без них не представлял себе жизни. Вдруг оглядываешься, не понимаешь, куда все ушло. Оба с утра до вечера на работе, о которой ничего тебе не расскажут, а ты и не спросишь, все равно не поймешь, неделями в разъездах, да и когда случается вместе сидеть утром за столом, не знаете, о чем говорить, мамин вопрос о школьных отметках отзывается болезненной гримасой, лицо отца закрыто газетой «Коммерсант» или какой там еще? «Коммерсантом», скорей всего. А у тебя уже появилась своя, обособленная комната, в ней можно жить, как в автономном пространстве, начиненном обновляющейся электроникой, словно пульт космического управления, в переплетениях проводов, джунглях соединений. Что тут надо было мне объяснять? Юноша и при родителях питался где попало, в случайных кафе, в столовых, тем более после их отъезда. Денег ему оставили достаточно…

Почему они уехали так внезапно? И этого он не знал. Мог лишь догадываться, что у них начались какие-то проблемы. По мрачному настроению, по обрывочным намекам, когда случалось уловить не ему предназначенный разговор. Пробовал раз — другой что-то спросить, отвечали уклончиво, раздраженно. Нервы были напряжены, можно понять. Однажды Роман из окна увидел, как отцовской машине загородила выезд из двора другая, из нее выскочили трое в камуфляже, заставили выйти шофера. (Тут он качнул головой, опять усмехнулся чему-то. Николай, Микола. С этим шофером у него было что-то связано, с ним он общался больше, чем с родителями. Добродушный круглолицый украинец разрешал ему садиться за руль, научил водить, как не научили бы ни на каких курсах, звал с собой в свободное время погонять где-нибудь за городом. Еще не заимев прав, Рома получил там навыки чуть ли не профессионала. В машине и у компьютера был для него особый кайф.) Качнул головой еще раз. Почему я вдруг о нем?.. А. да. Отца тогда в машине не оказалось, он несколько дней не ночевал дома, что-то уже, возможно, подозревал, чувствовал. Что именно, почему — об этом Роман до сих пор мог больше догадываться. Не спрашивал, мозги слишком заняты были своим. Так как-то сложилось. Они его звали с собой, он в Лондоне уже учился полгода, в Оксфордском колледже, даже сдал там два экзамена. Нашлось бы и сейчас, где продолжить, но зачем? У нас уровень математики выше. Он даже английскую литературу знал лучше, чем его тамошние приятели. Им она была как- то не очень нужна, больше обучались составлять деловые тексты. Нет, уезжать он совсем не хотел, у него здесь уже была своя жизнь. Университет, новые знакомства, новые отношения, новое состояние ума. И предки тогда не очень-то настаивали. Думали, что ненадолго…