Валерий Роньшин - Игра в дурака [сборник рассказов]

Потом я рассказал, как Катенька стала моей любовницей.

— …утром проснулся в трусах, а её уже нет. Исчезла как сон, как утренний туман..

— В своих трусах проснулись? — деловито осведомился Порфирий Дормидонтович.

— Да, в своих, — кивнул я.

Великий писатель помолчал, как всегда у него бывало перед рождением мудрой мысли. Я на всякий случай достал тетрадь.

— Женщина, — сказал наконец Шишигин, значительно подняв указательный палец, — это такая скотина.

Я, разумеется, записал очередное высказывание великого писателя, но всё же позволил себе поспорить.

— Не каждая женщина — скотина, Порфирий Дормидонтович, далеко не каждая. Вот когда мы с Катенькой лежали совершенно обнажённые, а сквозь тонкие занавески светила луна и какие–то таинственные шорохи доносились издалека…

— Тараканы, наверное, на кухне шуровали, — предположил Шишигин.

— …она сказала, глядя на меня своими огромными глазищами: «Я бы хотела сейчас оказаться где–нибудь на Ямайке. Сидеть там в шезлонге под пальмами. Смотреть, как волны с шелестом накатывают на залитый солнцем пляж. А чёрный слуга, бой, говорил бы мне: «Апельсиновый сок, мэ–э–м?»…

— Губа не дура, — вставил Порфирий Дормидонтович.

— Я напишу об этой волшебной ночи. Обязательно напишу. У меня уже и название есть. Даже два. Только не знаю пока, на котором остановиться. Может, вы что–нибудь посоветуете? Первое название — «Разбуди меня на рассвете». Второе — «Разлюби меня на рассвете». Как вы считаете, Порфирий Дормидонтович, каким лучше назвать?

— Назовите: « Разруби меня на рассвете», — посоветовал великий писатель.

Однажды, как всегда, я зашёл в гости к Порфирию Дормидонтовичу, чтобы выпить водки и поиграть в карты.

А его дома нет. Умер.

На столе лежал листок с последней великой мыслью великого писателя: «Валерий Михалыч, смерть — это сон без пробуждения».

Я выпил водки и вызвал «скорую». По иронии судьбы Шишигина привезли в ту самую больницу, где я работал кочегаром. Вскрытие, естественно, делать было некому. Все врачи, напившись водки, дрыхли по своим кабинетам. Я быстренько вскрыл Порфирия Дормидонтовича, констатировал смерть, а зашивать не стал, так как мы с Катенькой договорились сходить в кино.

”Ладно, — подумал я, — после кино зашью. Теперь Порфирию Дормидонтовичу торопиться некуда. Подождёт».

Фильм назывался «Чай в Сахаре». Сахара на экране была. Но чаем там и не пахло. Симпатичный герой (он в середине фильма умер) спрашивал у не менее симпатичной героини (она в конце фильма сошла с ума): «Знаете, чем отличается турист от путешественника?» И сам же разъяснял: «Турист — это тот, кто, не успев куда–нибудь приехать, уже думает о том, как бы поскорее вернуться домой. А путешественник может вообще домой никогда не вернуться».

Сидя в тёмном зале и поглаживая Катенькины коленки, я невольно вспомнил Порфирия Дормидонтовича. По фильму выходило, что я пока что — турист. А вот Порфирий Дормидонтович уже несколько часов как — путешественник…

На другой день я не пошёл к Порфирию Дормидонтовичу. Ни пить водку, ни играть в карты. Я сел за стол и сочинил стихотворение, очень коротенькое, типа японской танки. Но, однако же, мне удалось отразить в нём всю свою печаль по скончавшемуся Шишигину; по самому себе — пока ещё живому; и в целом по Вселенной — такой бесконечной и холодной…

Без ложной скромности — о-очень глубокий стишок получился:

Осенний дождь

Окно завесил

Капли оставляют

Мокрый след

Когда я закончил своё творение, в комнату вошла моя бывшая любовница, а в настоящее время жена — Катенька.

— Мне надо с тобой серьёзно поговорить, — сказала она.

— Говори, — сказал я.

— Дело в том, — сказала Катенька, — что я тебе не жена.

— А кто же ты? — спросил я. — Всё ещё любовница?

— И не любовница, — сказала Катенька.

Я был заинтригован.

— Так кто же ты?

— Инопланетянка, — ответила Катенька.

— И давно? — спросил я.

— Что «давно»?

— Давно ты инопланетянка?

— С самого рождения. Меня послали на вашу планету разузнать — подходит ли она для отходов нашей жизнедеятельности. Проще говоря, Галактический Совет хочет сделать на Земле помойку. Чтоб Космос не засорять.

— А как же наша цивилизация? — спросил я.

— Никак, — ответила Катенька. — Аборигенов придётся ликвидировать.

— А-а, — вспомнил я Уэллса. — Война миров, значит.

— Никакой войны не будет, — сказала Катенька. — Мы пропустим Землю через ядовитый фильтр — и все дела.

— И меня тоже через ядовитый фильтр? — спросил я.

— Нет, — ответила Катенька–инопланетянка. — Тебя Галактический Совет решил сохранить. Единственного со всей планеты.

— А почему именно меня? — спросил я. — Как замечательного писателя?

— Нет. Как типичного представителя данной цивилизации. — Катенька помолчала. — И потом: я ведь член Галактического Совета… Привыкла к тебе, дурачку.

За окном уже висел НЛО… Мы полетели. В иллюминатор я увидел, как розовое облачко окутало нашу голубую Землю…

И — ВСЁ…

Одной помойкой во Вселенной стало больше.

На Катенькиной родине меня поместили во что–то типа нашего зоопарка. Только это была не клетка — а коттедж. Холодильник забит всевозможными вкусностями. По телику — то мультяшки, то порнушка — чего закажешь… Ну и так далее. Словом, все удобства. Правда, стены в коттедже прозрачные. Это чтоб посетители могли за мной наблюдать. Поначалу, конечно, неприятно было, особенно когда в туалете сидишь. А потом — ничего. Привык. И даже стал находить в этом своеобразное удовольствие.

Раз в неделю меня навещает Катенька. Уже в своём истинном обличье: нечто среднее между медузой и кошкой.

Мы с ней пьём водку и играем в карты.

Жил на свете один доктор. По фамилии Гоголь. Это был довольно странный тип. К примеру, приходит к нему на приём молоденькая девушка.

— Ах, доктор, — плачет она, — я пальчик занозила.

— Ампутировать, — с ходу говорит доктор Гоголь, даже не взглянув на палец.

— П-пальчик? — побледнев от ужаса, спрашивает девушка.

— Руку! — твёрдо отвечает доктор.

Девушка, конечно — хлоп — в обморк. Но дело не в этом.

А вот в чём.

Как–то раз читал доктор Гоголь книжку своего однофамильца Николая Васильевича Гоголя, и захотелось ему посмотреть: что же осталось от великого русского писателя?

Взял он лопату и пошёл на кладбище.

Пришёл, вырыл гроб. Открыл. А там — ни–ко–го!

Пусто.

«Интересно, — думает доктор Гоголь, — куда ж классик–то подевался?» А потом ещё думает: «Дай–ка я лягу на его место, чтоб почувствовать, как это — в могиле лежать».