Павел Мухортов - Повести и рассказы

— Замолчи, Гусаров! — закричал Люлин пронзительным, страдальческим голосом и задохнулся, сжал пальцы в кулак. Каленым острием впилась в сознание мысль: «Врезать ему. Сию же минуту. Ненавижу его, лживого, мерзкого, безжалостного».

— Что? Рот затыкаешь? Ты? Мне? — прошипел Гусаров, ядовито, презрительно улыбнувшись, с предостерегающим видом подступая к Люлину. — Э-ге! Да ты, вижу, сам лицемер будь здоров. Хлеще нашего, — и продолжил ехидно и вкрадчиво: — Чистеньким мнишь себя? Благородным? А Лесков жену бросил и с потаскушкой на бал… порезвиться решил. И ты…

Сердце Люлина екнуло, в мозгу пронеслось: «Ну и гад!» Анжела вздрогнула, напряглась, с пунцовым лицом инстинктивно потянулась к Гусарову, но крепкая рука Лескова задержала ее.

— Вы — негодяй! — срывающимся от волнения голосом воскликнула девушка и, вздрогнув еще и еще раз, заплакала, пряча лицо в ладонях, ткнулась головой в плечо Лескова. Гусаров, развернувшись на каблуках, как ни в чем не бывало, пошел в зал, молодцеватый, энергичный, но не унимался, кричал, размахивал руками:

— Да! Да! Потаскушка. С Лескова уж взятки гладки, так она вот Люлина приклеила, офицерика зеленого, голодненького, груди женской не видевшего. А он и сомлел. Или это ты, Лесков, щедро одарил друга? Подарочек…

Договорить он не успел. Люлин, удерживаемый ребятами, вдруг вырвался и стремглав бросился по ступенькам наверх. Стиснув зубы, бешено, изо всех сил попытался ударить Гусарова кулаком в лицо, одновременно рванул того за плечо. То ли невольно, то ли повинуясь какому–то особому, выработанному в частых драках рефлексу, Гусаров чуть отклонился в сторону, и Люлин пролетел мимо, упал. Гусаров, отшатнувшись, вышел из равновесия, но, вмиг собравшись, пружинисто принял устойчивое положение, застыл в боксерской стойке с искаженным от злобы лицом, готовый отразить любое нападение Люлина. Но второй удар, страшной силы, нанесенный сбоку подоспевшим Лесковым, сшиб Гусарова с ног, и он с грохотом влетел в зал, головой растворив двери. И в тот же миг, разбросав руки, Лесков полетел вслед за Гусаровым. Это пьяный майор обеими руками толкнул его в спину.

Молодые офицеры попытались схватить, удержать, растащить трех сцепившихся лейтенантов и майора, но они вырвались и с яростной руганью вновь набросились друг на друга, с искривленными, что–то неразборчиво кричащими ртами, отчаянно замолотили кулаками. Затрещали швы на мундирах, покатились пуговицы, и в ресторане все как–то вскочило, зашумело, задвигалось. Мелькали лица, пол гудел от топота сапог, ботинок, летела и билась со звоном посуда. Девушки отчаянно визжали. Четверо дерущихся и крикливая, обступившая их толпа лейтенантов превратились в клубок извивающихся тел. Хрипя, с руганью клубок быстро передвигался по залу, сшибая стулья, двигая, опрокидывая столы, давя осколки разлетающейся посуды.

«Нужно немедленно прекратить драку», — скользнуло в шумящей, ноющей от боли голове Люлина, но по дикому, непонятному влечению хотелось еще и еще раз попасть в эти сжатые губы, а черные усики, в багровое постоянно ускользающее лицо Гусарова. Иногда Люлин расплывчато видел в отдалении красное, как у рака лицо Беликова и злое, худощавое лицо Лескова, которое тут же заслонялись испуганными, растерянными, озлобленными — товарищей. И он, кричал от невыносимой обиды и ярости: «Негодяй! Негодяй!» — и прорывался сквозь тела к Гусарову.

Все совершалось чрезвычайно стремительно, нелепо, неподвластно им. Отовсюду тянулись руки с крючкообразными пальцами рвали мундиры. Люлин, отбиваясь от них, хотел достать кулаком Гусарова. Но их уже оттеснили друг от друга, растащили наконец тяжело дыша, они еще рвались и брыкались, застав себя сжатыми скверно ругались, наконец, успокоились, обмякли, отдавшись власти сдерживающих рук. И тут Люлин замер: на лицах Беликова и Гусарова не было ни единой ссадины или синяка, тогда как у Лескова из носа капала кровь, а на своих губах он чувствовал жжение и солоноватый привкус. И стало невыносимо тоскливо, живот скрутило. Люлин выругался. Стоявший рядом Табола схватил со стола стакан и быстрым, коротким движением плеснул остатками вина и горящее лицо Люлина:

— Остынь малость. Не в казарме.

— Славик, — возмущался Люлин, — он же натуральное дерьмо. Как он служить будет? Как он посмеет? Надо делать что–то.

— Но не убивать же?

Вразвалку к Гусарову подошел Чубирин. Люба, сжавшись, вцепилась в локоть Дениса. Алексей осторожно убрал ее руку и смачно плюнул Гусарову в лицо — тот дернулся, потянулся телом, но остановился, начал утираться.

— Поздно. Не знал, что ты подлец, — процедил Чубирин сквозь зубы.

— А, может, зря мы? Может, Гусаров не воровал? — раздался сомневающийся голос Бубова. — Давно было. И мы…

— И мы не имеем права судить его, — подхватил Соловьев и кто–то еще.

Вокруг бегал, суетился растрепанный официант — ему тоже досталось в схватке — и кричал, спрашивая у всех:

— Кто? Кто платить будет?

Люлин осмотрел себя: разодранная рубашка, пропал с левого плеча погон, выдрали с мясом.

Расходились молодые лейтенанты крайне смущенные, подавленные, никто не посмел говорить.

Терпкий, удушливый воздух. Позднее небо озарялось бело–голубыми всполохами грозы. Ночь густела. Из непроницаемо черной ее глубины надвигалось что–то живое, огнистое. Люлин, точно слепой, ступал по тропинке. За ним шли Лесков и Анжела. Тропинка, на которую указал прохожий, выводила на шоссе.

Налетел сильный душный ветер. Он стремительно несся меж деревьев, раскачивая скрипучие стволы, шелестел пышной листвой. Вскоре друзья вышли к шоссе, взобрались по насыпи.

— Я испортил выпуск, — произнес Люлин тоскливо. — Петрович, ты уж и не рад небось?

— Что ты, старик, что ты, — отозвался Лесков, выходя из состояния рассеянной задумчивости. — Я как раз думал, что хоть скверно получилось, и драка эта, зато никаких теперь тайн…

— А у меня поганое ощущение. Словно не доделал чего–то, — Люлин вздохнул. — Вина какая–то.

— Какая вина? Брось ты. Больно. Просто больно…

— Проклятое мещанство, — сказал Люлин, вскипая. — Болезнь века.

Анжела придерживала ребят под руки, шла между ними, поглядывая на их лица и думая о чем–то своем. Однажды она с сожалением сказала:

— Разочаровалась я в военных. Грязь

— Хватает, — кивнул головой Люлин и добавил с тревогой и печалью в голосе: — Но есть много очень, Анжела, прекрасных порядочных людей, истинных офицеров. Но и грязи много.

— И вместо того, чтобы избавляться от грязи, ее прячут, прихорашивают, — произнес Лесков решительно. — И чем сильнее скрывают, тем больше скапливается. Кто же возьмет лопату?

— Придет, Петрович, время, и найдутся эти силы. Покончат со статусом неприкосновенности дерьма.