Владимир Домашевич - Финская баня

Чем–то она напоминает ему эту, по которой они сегодня идут на лыжах — такая же белизна, такие же заснеженные деревья: одни стройные, ровные, другие выделяются кривизной или однобокостью, сломанной верхушкой или еще чем–то. Каждое дерево имеет свой облик, свое «лицо». Каждое дерево… А за каждым деревом, возможно, притаился их враг, финн — «кукушка», и стоит ему нажать на курок, как кто–то из их цепочки лыжников вскрикнет от боли и упадет неживым на сыпучий снег, который тут же окрасится в красный цвет. Особенно пугают заросли вдоль дороги, где деревья и кусты стоят просто стеной — тогда аж сжимается тело от предчувствия чего–то необычного, страшного. Но такое продолжается недолго, он снова расслабляется, смотрит на дорогу, на непрерывное движение колонны, которая, кажется, понемногу сбавляет темп ходьбы. Ведь идут они уже давно, наверное, больше двух часов, а никакой команды нет, и когда привал — неизвестно, и где тот окруженный полк — неизвестно тоже. Живая, трепещущая масса, как длинная гадюка, растянулась на несколько сотен метров, она то исчезает в густом белом ельнике, то показывается снова, шевелится, покачивается, неумолимо стремится вперед. Становится жарко, охватывает слабость, хочется пить, а еще больше хочется дать отдых натруженным ногам, которые, кажется, вот–вот схватит судорога, и ты упадешь на мягкий снег и не будешь шевелиться, хоть боль от судороги не даст тебе успокоиться.

Но не кончаются ли заросли, потому что вон впереди показался просвет между верхушками деревьев, лес, будто нехотя, отступает от дороги, и они потихоньку выходят–выползают на огромную поляну, которая показывается слева от дороги, а справа остается лес. Возможно, это даже замерзшее озеро, потому что снег на нем ровный и гладкий, не видно ни кустов, ни поваленных деревьев.

И тут же по живой цепи приходит от головы колонны долгожданная команда «привал». Еле заметные на белом фоне фигуры бойцов впереди остановились, стали смешиваться и разрушать строй, высыпаться на белое поле слева от дороги, некоторые снимали лыжи, падали на снег, качались, словно уставшие кони, избавившиеся от хомута, некоторые стали толкаться, — и снег аж заклубился под сотнями ног, будто сюда прорвался вихрь. Те, кто шел сзади, постепенно заполняли поляну, присоединялись к остальной массе, тоже начинали резвиться на снегу, чтобы дать разрядку — не столько физическую, сколько психологическую — тому состоянию нервного напряжения, при котором человек ожидает самого худшего. Сейчас им казалось, что самое худшее уже в прошлом, хотя задачу свою они еще не выполнили: к цели не подошли, а противника не только не уничтожили, но даже не видели в глаза. Рано было радоваться, так как все еще впереди. Но молодость беспечна, она беспокойная и веселая, даже на войне. Кое–кто закурил, сидя на снегу, подложив сдвинутые лыжи, некоторые прикладывались к своим фляжкам, чтобы утолить жажду, начались разговоры, толкотня, поиски знакомых. Происходило что–то напоминающее большую ярмарку: народа — больше тысячи молодых парней, вот только что–то девушек не видно…

Но такая мирная и довольно спокойная картина продолжалась недолго. И это естественно для военного времени. Вдруг среди этой беззаботности прозвучал выстрел, и в небо над поляной пошла, потрескивая, красная ракета. Сигнал тревоги? Еще не успела ракета сгореть, как лес вокруг поляны–озера ожил, загремел выстрелами: палили винтовки, автоматы и пулеметы. Огонь был прицельный, потому что те, кто стоял — тут же падали, скошенные пулями. Погибали и лежавшие, и сидевшие — целились снайперы. Пули вспарывали снег, пробивали лед, летели в воздух ледяные осколки, начала фонтанировать вода. Лежавшие вынуждены были вставать, но тут же их косили пули невидимых врагов, стрелявших из зарослей, которые окружали поляну–озеро. «Что же это творится?» — спросил Колотай у бойца, лежавшего рядом, они почти соприкасались головами в своих шапках–ушанках серого цвета. Тот лишь хлопал глазами, рот его был открыт, а зубы стучали, как у голодного волка. Говорить он не мог, только пожал плечами. Автомат парень держал обеими руками, как мать маленького ребенка, прижимая к груди. Видимо таким образом думал уберечь себя от беды. «Что это творится?» — спрашивал уже сам у себя Колотай — и не мог дать ответ. Выстрелы гудели, шумели, стонали, отдавались эхом, падали бойцы, белый снег местами окрасился кровью. Людей охватила паника, они были просто ошеломлены происходящим вокруг рядом с ними, но ничего не могли сделать, чтобы как–то изменить ситуацию в свою пользу: они были беспомощны, как дети на глубокой воде. Их просто расстреливал невидимый противник, как куропаток на белом снегу: каждая пуля находила свою цель. А они, кто еще оставался жив, не могли ответить ему тем же: они не видели врага, они были как слепые, как с завязанными глазами.

Василь Колотай лежал, зарывшись в снег, чего–то ждал, а чего — и сам не знал. Ждал какой–то команды или конца стрельбы? Скорее всего, — конца стрельбы, потому что, если она будет продолжаться еще столько же, то из них здесь мало кто останется в живых. И вот среди этого беспорядочного и непрекращающегося грохота выстрелов он услышал отличающийся выстрел из ракетницы и тут же увидел зеленую ракету, взлетевшую оттуда же, откуда до этого красная. Она описала дугу над поляной, долетела до земли и погасла. И произошло чудо: стрельба смолкла — словно дирижер взмахнул палочкой и вдруг перестал играть несуразную мелодию большой оркестр. Трудно было поверить в это, но так оно и случилось: ни одного выстрела! Однако никто не спешил вставать, потому что никто не поверил, что обстрел закончился. Колотай, подняв голову, посмотрел налево, глянул направо. Бойцы лежали рядом и слева, и справа, и впереди — вокруг, как снопы. Одни шевелились, другие не подавали признаков жизни или просто затаились — трудно было понять.

«Пора вставать», — сам себе сказал Колотай и поднялся на колени, а потом встал во весь рост. «Где командиры? — спросил сам у себя. — Почему не слышно команды?» Кое–где на чистом белом поле, где лежали неподвижно или шевелились бойцы в белых халатах, местами заляпанных кровью, он увидел отдельных смельчаков, которые, встав, поворачивали оружие к лесу и начинали стрелять — кто длинными, кто короткими очередями. Но странно, что ответа из леса нет, будто там и действительно никто не притаился. «Переводят патроны», — подумал Колотай, но и сам перезарядил автомат, посмотрел, не видно ли чего подозрительного неподалеку в заснеженных кустах на окраине поляны, откуда недавно бил пулемет, и дал длинную очередь, сбивая снег с ветвей. Всего только! «Нет, так воевать нас никто не учил! Дайте мне противника!» — снова сказал сам себе Колотай и направился к дороге, переступая через тела товарищей — живых и неживых. Но не успел дойти: опять красная ракета взвилась над поляной–озером — и тут же на бойцов обрушился новый шквал огня, еще, казалось, более плотный, чем после первой красной ракеты. Все, кто стоял, вмиг попадали — кто живым, а кто убитым. «Добивают, гады! — со злостью подумал Колотай про финнов. — Завязали мешок и добивают. Вот это баня! Финская баня, черт подери!»

Читать дальше