Пётр Самотарж - Одиночество зверя

Океан бытия простирался вокруг, наполненный неземной жизнью, а Лёшка всё сидел на своём личном острове и наблюдал за другими, более удачливыми. Или более решительными и настойчивыми? Мальчишка не строил планов семейного счастья и не обдумывал заранее желанное количество будущих детей, хотел только оказаться рядом со своей девушкой, а не с девушкой вообще, самой по себе. Она должна увидеть в нём мужчину, поверить в его силу, довериться ему и остаться рядом навсегда. Зачем искать другого, если уже нашёлся тот, кто нужен? Проблема таилась в самой сути — он сам себя не находил привлекательным.

Спросишь сейчас Наташу, хочет ли она замуж, хочет ли детей, и сразу окажешься безумным маньяком. Неумело придуманы отношения между людьми — выскажешь вслух искренние мысли, и выставишь себя из общего ряда. Будешь стоять на голом пустыре и оглядываться в надежде встретить взгляд сообщника, но не найдешь его. Любители откровенности прячутся друг от друга, стесняются своей глупости и просто мечтают выжить. Они ходят по улицам переполненных городов и молчат, остаются незаметными и сами радуются своей удаче.

— Ты всегда откровенна? — поинтересовался Лёшка и повернул к Наташе бесстрастное лицо естествоиспытателя.

— Что? Хочешь сказать, раскрываю ли я душу каждому встречному каждый день с утра до вечера? Конечно, нет.

— Не совсем. Есть же вокруг тебя близкие люди. Они знают о тебе всё?

— Никто ни о ком не знает всего, перестань болтать чепуху. Как вообще можно узнать о человеке всё? Ты хотя бы сам о себе знаешь всё? Что такое это всё? Мой ИНН и СНИЛС?

— Не ломай дурочку, ты прекрасно понимаешь, о чём я. Ты каждый день общаешься с людьми — ты с ними откровенна?

— А ты? Тоже мне, исповедник. В конце концов, далеко не всё и не всем следует говорить, ради блага их самих.

— И как ты решаешь, в чём благо того или другого человека, и что следует от него утаить?

— Ничего я не решаю. Просто язык сам не поворачивается.

— И, по-твоему, кому он тогда подчиняется?

— Кто?

— Язык. Когда не хочет подчиниться тебе.

— Ты намекаешь на что-нибудь сверхъестественное? — покровительственно улыбнулась Наташа.

Мать крестила её в шестимесячном возрасте, но с той поры подросшая девица не посетила ни одной службы, ни разу не причастилась и не исповедовалась. Религиозность матери исчерпывалась постановкой свечек по случаям жизненных невзгод, освящением пасхи и куличей, а время от времени — подачей поминальных записок. Дочь же ещё в одиннадцать лет твёрдо отказалась содействовать родительнице в её апостольской деятельности, поскольку наотрез отказалась увидеть в них хотя бы тень смысла. Вера в колдовство Наташа считала детской прихотью человечества, и в своём бунтарском возрасте хотела торжества света и свободы над унылым непонятным бубнением в полутьме и унижением жаждущих спасения. Кто дал церкви право обзываться паствой, а себе приписывать полномочия пастырей? Раз священник окончил семинарию, а не какой-нибудь технологический институт, он уже провидец и обладатель сверхъестественного дара? Странные средневековые люди из числа маминых знакомых временами пытались убедить непослушную девочку в силе святого крещения и приводили примеры явления благодати, но в ответ слышали лишь смех. Можно подумать, крещёные не болеют и не умирают! Миллионы крещёных солдат в окопах Первой мировой войны, по обе стороны линии фронта, причащались и просили защиты у одного и того же бога, а потом истребляли друг друга и возводили апофеоз смерти из собственных мёртвых тел. Как можно после такого испытания веры сохранять преданность церкви?

— Я не намекаю, просто спрашиваю, — настаивал Лёшка. — Ты задумывалась когда-нибудь, откуда берётся первое движение души, если ты ещё ничего не решил и даже не начал взвешивать аргументы?

— Инстинкт, наверное. Рефлекс самосохранения или размножения — зависит от ситуации. Размножения. Я тебя смутила? Фрейд уже давно ответил на все твои вопросы: человеком правят страх смерти и желание секса.

Фрейда Наташа не читала, но встречала в литературе суждения об извращённом австрийце, и многие из них ей нравились ошеломляющим цинизмом. В полную противоположность церкви, старик видел в человеке живое существо из плоти и крови, со всеми его несовершенствами, и не требовал себе поклонения. Правда, практика психоанализа представляет собой род исповеди, но здесь человек честно разговаривает с человеком, и никто из собеседников не ставит себя выше другого. Приходишь к человеку с высшим образованием и рассказываешь ему о себе — как же иначе он сможет тебе помочь? При этом врач опирается на знание законов природы, проверенных экспериментально, и не обещает спасения после смерти. Его дело — помочь пациенту жить в мире с самим собой, только и всего. Без всякой фантастики, вымыслов и домыслов.

— Можно подумать, в основе каждого разговора лежит либо смерть, либо секс.

— Как правило, да. Все спешат жить, а значит — бегут от одного или от другого. Или и от того, и от другого, или к тому и другому. Любое значимое действие человека оставляет о нём память и помогает заявить о себе, пока он не умер. Ты вот часто думаешь о смерти?

— Редко, — хмуро солгал Лёшка.

— Врёшь, — уверенно опровергла его Наташа. — Нельзя читать книги и не думать о будущем мире, без себя. Особенно, если читаешь книгу покойного автора. Особенно, недавно умершего, да если ещё и книга издана при жизни её сочинителя. Расскажешь кому-нибудь близкому об этих мыслях, и он за тебя испугается, хотя сам переживает то же самое.

— Как ты только живешь на белом свете с такими убеждениями? Тебе ведь жизнь не мила.

— Ничего подобного. Наоборот. И ты сам прекрасно это понимаешь. Тратить жизнь попусту может только тот, кто не собирается умирать.

— Грустно ты смотришь на мировое устройство.

Лёшкой и в самом деле овладела печаль. Наташа показалась ему чужой и далёкой, едва ли не страшной. Разве можно сделать смерть частью повседневной жизни? Он читал любимые книги с чувством непреходящего восторга и задумывался порою только о бессмертии. Люди не в силах молчать, пишут книги и ждут от читателей живого отклика. Нет, многие ждут ещё и денег от издателя, но даже они мечтают пленить побольше читателей, и вовсе не ради прибыли. Ну, может, не только ради прибыли. Одни хотят власти над умами, другие жаждут поделиться сокровенным. Наверное, большинство — того и другого в разных соотношениях — в зависимости от количества выпитого, спетого, прочитанного, а главное — усвоенного. Лёшка не знал ни одного живого писателя или философа и судил о них по книгам, газетным интервью и телевизионным выступлениям. Некоторые из них в своих некнижных проявлениях его разочаровывали и даже злили. Достаточно заметить ищущий взгляд человека в телеобъектив, и теряет значение вся созданная им красота или проявленная мудрость. Казалось бы, ничего страшного. Подумаешь, хочет известности — эка невидаль! Кто её не хочет? Нет, есть такие — мол, мы лучше посидим тихонько в уголке, вы нас не трогайте. Но и они, наверняка, довольны своей славой скромников. Отказавшихся от Нобелевской премии ещё меньше, чем получивших её. В конечном итоге личность Пастернака завораживает скорее, чем фигура Шолохова, даже если помнить, как уроженец Вёшенской жил в гостинце «Москва» и якобы ждал ареста. Не дождался ведь, а потом выступал с трибун с призывами покарать изменников и рыл себе могилу в общественном мнении. А Пастернак в тишине нравственно пережил его и остался в истории мировой литературы.