Юлиу Эдлис - Ждите ответа [журнальный вариант]

Идея эта принадлежала не столько самому владельцу банка Павлу Григорьевичу Грачевскому — Грачевскому-старшему; о Грачевском-младшем речь еще впереди, — сколько его заместителю в правлении и в совете директоров Левону Абгаровичу Тер-Тевосяну, человеку сравнительно молодому, с фантазией и умопомрачительной биографией, — но и о нем в свое время и своем месте. Что же касается упомянутого, забегая несколько вперед, Грачевского-младшего, Иннокентия Павловича, то он с младых, можно сказать, ногтей был отправлен глядящим далеко вперед в перспективу родителем на выучку в лучшие английские частные школы, а затем для завершения образования не более и не менее как в самый Гарвард. Но вернулся он в родные палестины, так и не окончив университетского курса, поскольку до предполагаемого срока Грачевского-отца успели, натурально, убить, и пришлось недоучке унаследовать банк и возглавить его.

Короче говоря, в скором времени на углу Покровки и Подсосенского переулка появилось ни с каким другим не сравнимое по размерам живописное полотно, разом ставшее если не гордостью, так уж несомненно достопримечательностью округи, и посмотреть на него стали ходить и с соседних улиц.

Коли уж излагать историю «Русского наследия» без торопливости, обстоятельно, с начала начал, с возникновения его на пустом, можно сказать, месте, из одного, казалось бы, окрестного воздуха, то не миновать было упомянуть первым именно Грачевского-отца, его основателя, хоть и не он главный фигурант сей правдивейшей, надо отметить, хроники. И перво-наперво надлежит сказать, что путь его на самую вершину банковской пирамиды и для него самого, и для знавших его более или менее близко людей был неожидан и стремителен, подобно полету стрелы, пущенной из лука рукой неведомой, но твердой и властной.

Впрочем, самому Павлу Григорьевичу, фаталисту по складу своего характера и жизненного опыта, собственная жизнь всегда представлялась неким скорым поездом, мчащимся исключительно по воле рока, переводящего по одному ему ведомым соображениям мощным рывком стрелки на стыках рельсов, по которым то грохоча нездешним громом, то бесшумно, ниже травы тише воды, мчит этот экспресс судьбы с вагонами всех классов, это уж кому какой назначен, от общих, бесплацкартных до СВ. И не дело пассажиров задумываться и гадать, куда несет их, пренебрегая семафорами, без остановок и пересадок, сквозь время и пространство литерный этот — один на всех, кто бы ты ни был, что бы сам о себе ни думал, — поезд, их дело маленькое: не зазеваться и в назначенное им судьбою время вскочить на подножку, только и всего. Жизнь вообще казалась Павлу Григорьевичу не неизреченной загадкой, которую каждому предстоит разгадать самому, а лишь делом ловкости, удачи и предприимчивости, и он всегда твердо верил, что уж сам-то не прозевает этот поезд и в свой час непременно переберется из общего, бесплацкартного в обитый старинным голубым бархатом СВ с медными, начищенными до жирного блеска дверными ручками.

Образование его ограничивалось лишь финансово-экономическим техникумом, и начал он свою деловую биографию с юного возраста, естественно, в финансовой же сфере: с копеечных, собственно говоря, валютных операций, а именно с обмена у иностранных туристов зелененьких долларов на наши родные «деревянные» — деятельности, законом загодя непредвидимой, никакой статьей Уголовного кодекса не караемой, но с точки зрения государства, в морально-этическом, а тем более политическом плане несомненно преступной. На чем и попался вместе с пресловутыми Рокотовым и Файбишевским, приговоренными судом по воле скорого на слепую гневливость Хрущева к высшей мере наказания, что противоречило не только общепринятой во всем мире юридической практике, но и ее основе основ — римскому праву, поскольку статья о «валютчиках» была внесена в Уголовный кодекс намного позже совершения ими преступления. Приговор был незамедлительно, под истошные вопли наилояльнейшей прессы, приведен в исполнение. Пожалуй, Павлика Грачевского за младостью лет и не расстреляли бы, но уж наверняка за решетку посадили бы, насчет чего он и сам не строил никаких иллюзий, но рок вновь дивным образом перевел стрелки на стыках его жизни, и его выпустили с до смешного малым условным сроком.

Ни будучи для всех еще просто Павликом, ни, возмужав, став почтенным Павлом Григорьевичем, он никогда и никому не рассказывал, словечка не обронил, о том, как и ценою чего он выбрался из беды, и всего лишь раза два по неосмотрительности проговорился насчет достаточно известного всей Москве адресочка: Кузнецкий мост, 12. Однако все домашние стали замечать, что характер его резко переменился. Прежде легкомысленный и лучащийся молодым нагловатым ухарством, он стал задумчив, сосредоточен и неулыбчив до самого своего безвременного конца.

Вскоре он снова выплыл на поверхность, и как-то разом не на последних ролях, на поприще, которое уж заведомо было строго предусмотрено и решительно каралось все тем же Уголовным кодексом: а именно стал «цеховиком». Так называли в приснопамятные, хоть и относительно недавние времена владельцев мелких подпольных цехов и крошечных фабричек, производивших так называемый «ширпотреб»: белье, плащи-болонья, дешевую и непрочную обувь, поддельную парфюмерию, носки, при первой же носке начинавшие зиять дырами в полпятки, и прочее в том же роде. Но и тут Павел Григорьевич поистине чудесным образом всякий раз выходил сухим из воды. Причем — что очень важно для понимания дальнейших поворотов его биографии — безо всякой конфискации имущества, в то время как прочие его сотоварищи по незамысловатому этому бизнесу попадали за решетку пачками, лишаясь подчистую нажитого тяжкими трудами.

Но счастливо уходя всякий раз от тюремных нар, да к тому же взобравшись в итоге на совершенно уж немыслимо головокружительную высоту, счастливым или хотя бы беззаботным, каким прежде его все знали, он по-прежнему не выглядел, напротив, еще более читалась на его лице какая-то постоянная тревога и напряженность, словно бы, выбираясь раз за разом из одних силков, он наперед твердо знал, что рано или поздно непременно попадет, подобно ничего худого не подозревающей, но по определению обреченной мухе, в некую иную сеть, из которой уже никакими хитростями и усилиями не высвободится. Что это за новая паучья ловушка — тайна сия тоже ушла вместе с ним в могилу.