Юлиу Эдлис - Ждите ответа [журнальный вариант]

Однако не о ветхости и дряхлости самого дома, не о жалком его состоянии думалось Иннокентию Павловичу, не мысли о том, что было бы гораздо легче и дешевле снести его до основания и выстроить на его месте нечто новое и в новом духе, куда более подходящее для главного офиса процветающего банка, приходили ему на ум. Напротив — он как бы уже внутренним взором видел вживе, как взметнулись ввысь стройные колонны, как налились мощными мышцами кариатиды на фасаде, а сквозь венчающий здание стеклянный купол заливают его солнечные лучи, падающие на наборный паркет и отражающиеся в нем, каким не похожим на обычные банковские современные строения, эти безликие двойники-близняшки из затемненного стекла и бетона, станет он. И — главное! — каким именно русским будет этот дом и как подойдет он под само название банка, столь счастливо придуманное отцом: «Русское наследие»!..

И чувство неведомой ему прежде любви к России, чьим воплощением и памятником не только ее вчерашнему, но и завтрашнему дню будет именно этот дом, его дом , не просто место его труда, где он будет зарабатывать и приумножать капиталы покойного отца, а жить , именно жить в нем и им, нежданно охватило его опять прямо-таки до слез, но он сдержался и только сухо сказал Абгарычу:

— Вот с него и начнем. Инженер и подрядчики уже представили проект и смету?.. Поторопи их, пожалуйста!..

Кстати, как тут не вспомнить русскую небеспечальную присказку: «До царя далеко, до Бога высоко»!.. — Иннокентий Павлович последним, к тому же с большим опозданием, узнал, да и то случаем, именно как о нелепом анекдоте, о якобы случившемся с его охранниками злоключении. Но, человек европейски образованный и окультуренный, без предрассудков, только отмахнулся:

— У нас на Руси никаких привидений, кроме зеленого змия, сроду не бывало и быть не может. Просто нализались эти молодчики до положения риз, только и всего. Не шотландцы же какие-нибудь, которым каждой ночью в родовых замках мерещатся призраки предков. Наслышался я этих сказок в Англии!

— Так ведь тоже в полночь, как и шотландцам… — в шутку отозвался Левон Абгарович.

— Причем тут Шотландия какая-то?! — неожиданно вспылил Иннокентий Павлович. — А если тебе так уж это интересно, то и отправляйся сам в полночь в этот дом!.. А если страшно одному, так я с тобой готов. А то давай на спор — сам пойду. На ящик десятизвездочного коньяка, идет?.. Сам, в одиночку.

Но выйдя наружу, тут же забыл о сказанном, и без того неотложных дел было невпроворот. Но где-то в самой глубине памяти, в темном каком-то закутке ее отпечаталось: а почему бы и вправду, да хоть забавы ради, не пойти самому в этот дом, и непременно в одиночку, и именно в полночь, в излюбленный привидениями и вурдалаками час?.. Правда, при этой мысли тут же и усмехался про себя — да намекни он хоть единым словом кому-либо из клиентов или партнеров по банку об этой дурости, они подняли бы его на смех или просто вызвали неотложку из психдиспансера!..

За круговертью дел и забот, требующих, как его в заграницах учили, неусыпного внимания и руководства, он со временем и вовсе было запамятовал о дожидающемся скорейшей, елико возможно, кардинальной реконструкции особняке, не до него было: в воздухе попахивало неопределенными, но чреватыми, возможно, нежданными финансовыми катаклизмами. И лишь проезжая всякий раз мимо на своем «Мерседесе», он не без гордости и даже тщеславия глядел на высокохудожественное, как оно ему виделось, произведение монументальной живописи, которому вскоре предстояло обрести реальную, в камне и мраморе, жизнь. Однако тут же, проехав, забывал о нем.

Но — лишь до поры, до времени, а именно до дня, когда ему были положены на стол архитектором и субподрядчиками пухлые, в сотни страниц эскизов, чертежей и расчетов, папки с генеральным проектом реконструкции дома, долженствующего в ближайшем будущем стать в точности таким, каким он был изображен на рекламном, по сути, полотнище.

Прежде чем ознакомить с проектом членов правления, Иннокентий Павлович решил хорошенько все просмотреть сам, неторопливо, в тишине одиночества, и, уезжая домой на Рублевку, взял тяжеленную охапку документов с собою. Отужинав, расположился в безбрежном кабинете, обставленном покойным отцом в безликом конторском стиле пятидесятых годов. «Надо будет все, решительно все поменять», — оглянувшись с отвращением вокруг, в который раз решил он, усаживаясь в вертящееся кресло за письменный стол и разложив перед собою папки.

Но стоило ему только взглянуть на все эти чертежи и эскизы, как разом, словно бы искра какая-то ослепительно-ярко вспыхнула в мозгу, вспомнил о заключенном с Левоном Абгаровичем пари и будто идущим откуда-то извне, помимо его собственной воли, побуждением решил, что — самое время!.. Это было не просто внезапным желанием, молодецким капризом, а как бы разом обуявшей его неодолимой потребностью прямо сейчас, не размышляя и не медля, оказаться в отданном на поток и разграбление полуживом доме, будущей гордости «Русского наследия» — дела, как он понимал себя, всей его, до гробовой доски, жизни. Махнув рукой на мальчишество своего пари с Абгарычем, он разбудил досматривающего седьмой сон щофера, жившего тут же, в комнатке при гараже, и велел ему — а время уже близилось к полуночи! — везти себя прямиком на Покровку.

Пока шофер выводил из гаража машину, он, скорее, чтобы как бы оправдаться перед самим собою в нелепости своего внезапного решения, чем для храбрости и удали, быстренько опрокинул в рот рюмку коньяку, за ней и вторую, обжегшие нутро и как-то неожиданно, разом ударившие хмелем в голову.

Куранты на Спасской башне, словно бы укоряя его за опоздание, издалека громыхнули половину первого ночи. Заглянув в мутное окошко каптерки верных охранников, нанятых взамен проштрафившихся, Иннокентий Павлович убедился: нализавшись, как было у них у всех заведено, той же, с рынка, дрянью, они спали крепким сном честно выполняющих свой бдительный долг людей. Их не то что куранты, их бы и Царь-пушка не пробудила. Иннокентий Павлович наугад прошел до угла дома, не без труда откинул ставшее деревянно-жестким от зимних морозов и летнего зноя полотнище с изображенным, словно на театральной декорации, роскошным творением архитектора-флорентийца. На ощупь долго пробирался к подъезду тесным пространством между полотнищем и стеною дома, нашел парадный ход, толкнулся было в него, но дверь оказалась заперта.

Он пошарил по ней ладонью, но наткнулся вместо звонка на тяжелое медное кольцо, которым, догадался он, некогда стучались в дом. Он ударил им в дверь раз-другой — грохот вернулся к нему зловещим эхом из глубин мертвого особняка. И тут же, словно этого стука или даже именно его самого за дверью только и дожидались, дверь широко распахнулась, и открылся изумленному взору Иннокентия Павловича ярко освещенный вестибюль, а прямо перед ним, на пороге, с горящей в канделябре свечой в руке некто в коротком, в черно-красную узкую полоску по викторианской, позапрошлого века, моде, жилете.