Василь Ткачев - Под городом Горьким

– Вы ему простите. Это болезнь всё... Да и вы же... и вы же немного умнейшими будьте. «Попилили липу на дрова?» – «Так точно!» – «Крошку занесли?» – «А как же!» Умнейшими, ага, будьте. А пока отец вернется – попилите и занесёте. Его преднизолон тут надолго задержит. Тем более после вашего посещения...

Вернувшись в палату, Петрович, глянув на койку, где лежал его сосед, всё понял... И уже мёртвому Скороходу сказал :

– Дурень!

Для многих жителей Лосевки московская олимпиада 1980 года была обычным, рядовым событием. Понятное дело: живут в этой красивой лесной деревеньке одни старики, а им некогда было привыкать поклоняться спорту, они все время, сколько помнят себя, поклонялись родной земельке. Поэтому появление в Лосевке Мишули, который, знали, давно живет в Москве, никак не связывали с олимпийскими играми. Приехал да и приехал земляк, мало ли кто приезжает. Пускай отдохнет, по знакомым тропкам походит, родным воздухом подышит, басурман этакий. Только вот что-то больно долго Мишуля дышит – истек август, потом сентябрь, октябрь незаметно нагрянул... А он, гляньте вы, и не возвращается назад в белокаменную. «Жена вытурила!» – единогласно решили сельчане, но напрямую у Мишули спросить – так или не так – не отважились: живет себе человек в отцовском доме, никому не мешает, пускай и дальше живет. Его дело. А когда Мишуля начал искать хоть какую-то работу, ведь одной картофелиной сыт не будешь, да и на выпивку тратит много человек, то все сомнения сельчан отпали сами по себе: ну, а мы что говорили? Вытурила жена, кто бы спорил!..

Жена? Может, и она приложила здесь свои руки, кто знает, но факт остается фактом: в родной Лосевке Мишуля оказался на время олимпиады – всех пьющих , чтобы те, видать, не попадались гостям на глаза, отправляли подальше от столицы . Мишуле, кроме как в свою Лосевку, и ехать было некуда, а за сто первый километр, куда высылали большинство таких, как он, отправляться, наверное, не пожелал: испугался, возможно, что это будет что -то вроде зоны...

Так вот он и появился здесь. Седой, с морщинистым лицом, в искомканном костюме, с маленьким обшарпанным чемоданчиком в руке. Запомнилось еще сельчанам, что был он на хорошем подпитии, и, прежде чем идти к отцовскому дому, на дверях которого давно висел огромный ржавый амбарный замок, завернул в сельмаг и опрокинул бутылку вина – не отходя от прилавка, жадно, одним махом, а потом сказал разинувшим от удивления рот землякам:

– Душно сегодня. Фу-у-у! Жарко. После обеда , похоже, дождец будет. Фу-у-у!..

На что кто-то из сельчан заметил:

– Тебе лучше знать, будет дождь или нет, ведь живешь рядом с синоптиками. А мы – далеко. Хотя он, дождь, и нужен: засушливо на дворе, погорит урожай. Ты, Мишуля, если раньше поедешь, то шепни там предсказателям погоды, пускай пообещают. Заглянь в их конторку, не поленись. Далеко они там от тебя или нет сидят?

– Для земляков сделаю,– пообещал Мишуля.–Я их заставлю говорить то, что надо вам. Д... даю слово: будет дождь. Готовьтесь. Ждите. А сейчас пошел отдыхать с дороги. Москва, между прочим, не за Репищем, от нее до нашей Лосевки неблизкий свет, устал ... И-у!.. Отосплюсь, тогда и поговорим. Будет про что. – Он еще раза два икнул, подхватил, по всему видать, полупустой чемоданчик, и, заметно пошатываясь, пошаркал из сельмага.

А люди, проводив его взглядами, постояли еще чуток молча, а тогда вспомнили-припомнили Мишулю в молодые годы, его отца, Степана, который не вернулся с войны, мать, Настю, что так и не вышла больше замуж, так одна и вырастила четверых детей, а век доживала, как это часто бывает, в одиночестве.

Как и все дети, Мишуля рос на глазах земляков. Почти все они отметили тягу Мишули к технике – он постоянно пропадал на мехдворе: сперва прицепщиком работал во время летних каникул, а когда подрос немного, то уже не оторвать было от автомашины, так и крутился около Ивана Авдеева, подмазывался, чтобы тот дал посидеть за баранкой. Старший и самый опытный колхозный шофер уступал парню, а потом – ну и смелым же человеком был этот Иван Поликарпович!– нередко оставлял в кабинке одного Мишулю, а сам шел домой и что-то делал по хозяйству. «Да что за ним следить? Он, братки, ездит лучше, чем некоторые наши шофера!.. »

Закончил Мишуля школу или нет, никто толком не помнит. Бегал с полотняной торбой, как и все, а в какой класс –так кому ж сегодня за давностью про это знать? А только в один летний день Мишуля исчез из деревни – поехал, говорили, в Москву. Не удивились, ведь там давно и оседло жили многие его родственники – тетки и дядьки. Они пообещали, наверное, помочь с пропиской и крышей над головой. В деревне жизнь шла своим путем, другой раз ухабистым, с выбоинами, а иногда – и с песней и стопкой, и вскоре про Мишулю люди и вовсе забыли. Иногда, правда, его вспоминали парни-ровесники, а то и помоложе кто, которые когда-то завидовали ему, когда видели за рулем автомашины. «Повезло же, а ! Мне бы так!..»

Мало кто сомневался, что Мишуля не станет шофером. Он и выучился на него, колесил по Москве на грузовиках, а потом все чаще и чаще стал выпивать после работы, несколько раз похмелялся на следующий день в кабине, попался – перевели в слесари. Вот там он и совсем сошел, как говорят, с рельс. С автопредприятия потянулся на стройку, со стройки еще куда-то. Разладилась и семейная жизнь. Жена несколько раз обещала подать на развод, но не решалась, и тут – олимпиада. Хоть и жалко было Мишулю, но она обрадовалась: «Хоть месяц поживу, как белый человек. Надоел ведь». Собрала чемодан. Половину вещей Мишуля отгрузил.

– Натолкала в чемодан, будто навсегда меня отправляешь,– агрессивно посмотрел на женщину.–Хватит пары сорочек и одни брюки. Носки также возьму... А туфли вторые зачем? Оторвется подошва – прибью. Не сломок.

С теми сорочками в чемодане он и приехал в родную деревню. Жил тихо, незаметно, иногда как-то проскальзывали в его голосе нотки обиды на всех и вся. А однажды, подвыпив, ударил кулаком по прилавку в сельмаге:

– А чего это вы все меня гоните в Москву? А мне, может, и здесь хорошо, в родном гнезде. Что, Москва – сахар? Едали, знаем! Может, за полгода я и вовсе отвык от столицы. А семья? Нету у меня семьи! Нету-у! Жена есть, не возражаю, дети тоже: дочь и сын. А семьи нету. Что, они не могли прислать мне денег на дорогу? Знали же, что надо мне на дорогу... не пешком же топать. Я ведь оставил ей, своей кастрюле, деньжата с наказом: как разгребут все комплекты медалей, перелапают всех наших баб, сразу и высылай. Через месяц где-то. А где они, деньжата? Уж сколько времени прошло? Нет, вы подумайте : и это я, Мишуля, им нужен был в той грязной Москве? Отмыли, наверное, благодаря олимпиаде, отдраили. Падать на колени не буду. Не бу-ду-у! Я, может,– персона!.. Звучит? То-то ж! Пер-со-на-а!..