Кэти Остлер - Карма

Не обращай внимания, – говорил бапу. – Расизм не обязательно от ненависти. Часто он объясняется смущением или страхом. Это они с самими собой разобраться не могут, а не с нами.

Я научилась спокойно проходить мимо, как проходил мой отец. Кожа служила мне доспехами. Я укрывалась в собственной тени.

Иногда мне даже нравилось, как цвет кожи отгораживает меня от других. За ним никто не мог ничего во мне рассмотреть. Впрочем, никто особенно не старался. Кроме Хелен.

У тебя кожа, как полированное дерево. А глаза черные, как обсидиан. Везет тебе. На сотню миль вокруг нет никого похожего на тебя.

Забавно, что здесь в Индии я выделяюсь не меньше.

Вчера я написала Хелен. Извела семь черновиков, пока не нашла подходящие слова. Теплые и при этом не жалостливые. Дружелюбные, но не заискивающие. Такие, чтобы в них была интрига и тайна. Чтобы дать знать, что я скучаю. Может быть, мы с ней снова станем друзьями? Я, скорее всего, никогда не забуду, что она натворила, но как-то ведь неправильно, что мы позволили парню рассорить нас.

Дорогая Хелен,

через два дня я прилечу домой. Даже раньше, чем до тебя дойдет эта открытка! На ней изображен Тадж-Махал. Не поверишь, но вживую я его не видела! Мне много чего хочется тебе рассказать. Надеюсь, тебе интересно будет послушать. Да, и еще. Я коротко постриглась. Ты меня за это не убьешь?

Бапу наконец признался, что он сказал Сандипу, чтобы тот отступился от меня. Учти, парень. Если хоть раз увижу тебя рядом с моей дочерью, мне придется убить вас обоих.

Моему отцу много за что придется просить прощения. Сам он говорит: чтобы примириться со своей совестью, ему понадобится целая жизнь. Разве есть еще в мире грешники, такие же, как я? И как только меня земля носит?

Несмотря на то пробуждение с ножом у горла, мне хочется верить, что отец и не думал никого убивать. Но Сандип, видно, всерьез поверил его угрозе.

Я до сих пор, как наяву, вижу горе и боль в глазах Сандипа, пятящегося прочь по коридору. Он сдержал обещание – привел ко мне моего обозленного отца. Но за это нам пришлось заплатить разлукой. Пролегшее между нами расстояние заполнилось мучительным желанием.

Я искала его каждый раз, когда выходила с бапу из гостиницы. Шла по следу из бархатцев, растоптанных и все равно красивых.

Но ни разу его не видела. Как не видела пустынную лисицу.

Я писала Сандипу по ночам. Отрывала узкие полоски от страниц дневника. Переписывала на них стихи. Умоляла показаться мне. Врала, что у меня всё в порядке.

На улице я незаметно роняла скомканные записки. Они лежали, неразличимые среди прочего мусора. И попасться на глаза могли только тому, кто стал бы их специально искать.

Как-то раз записку подобрала маленькая девочка. Внимательно рассмотрела ее. Читать она не умела, но и так поняла, что это что-то важное. Я приложила палец к губам, и она мне улыбнулась. Она уже знала, что такое тайна.

Не знаю, нашел ли Сандип что-нибудь из написанного ему. Да это и не важно. Вселенная и та девчушка знают, что я его люблю. И этого, скорее всего, достаточно.

Будь в жизни созерцателем, мой друг!

Весь мир – волшебная картина, сновиденье.

Шри Бодхаранья

Бапу держит урну на вытянутых руках. Протягивает ее к восходящему солнцу. Киран помогает снять крышку. Другой рукой поддерживает друга под локоть.

Мне интересно, с каким выражением бапу смотрит на Кирана. Не промелькнет ли в его взгляде что-то, что можно истолковать как недоверие. А то вдруг их дружба вошла в число сопутствующих потерь.

Ничего подобного. Бапу становится перед Кираном на колени. Кладет ладони на его босые ступни. В Индии так выражают самое глубокое уважение. Киран кладет руку моему отцу на макушку.

Я, по примеру бапу, тоже становлюсь на колени перед Кираном. Если бы не он, нас бы сейчас здесь не было.

Именно Киран пошел в гостиницу «Рама» и забрал урну с прахом. Больше к его приходу в номере 12 ничего не осталось. Ни обуви. Ни одежды. Чемоданов тоже не было. Про волосы он не упоминал.

Урна стояла на комоде, там, где я ее забыла.

Среди всей

ненависти

злобы

всех разрушений

избиений

поджогов

и осквернений святынь

к урне не притронулся никто.

Никто не посмел

рассыпать прах

оставленного душою тела.

Никто не захотел портить себе карму.

Отец высыпает прах в воду Джамны. Он разлетается в утренних лучах. На небе снова загораются звездочки.

Все сгорает, – нараспев произносит отец. – Глаз сгорает. Сердце сгорает. И тело сгорает, когда возвращается в землю. Ради грехов души моей, Лила, прошу твоего прощения.

Наша дочь спросила меня, достаточно ли одной любви. В сравнении с чем? С тем, когда нет вообще никакой любви? Наверно, она хотела знать, что бывает, когда любовь проходит. Я расскажу ей, что она не проходит. Что любовь ведет нас сквозь вечность.

Я опускаюсь на колени и касаюсь сари маты, лежащего у отцовских ног. И наконец понимаю: «Любить друг друга – значит любить Божество».

Мы стоим втроем. Амар. Киран. Я. В первых лучах зари, только-только пробившихся из-за горизонта.

Я воображаю, что Сандип тоже где-то поблизости.

Как тот человек

ниже по течению

который зажигает масляный светильник

и пускает на блюдце по реке

поминая чью-то душу.

Я помню, как мата сказала: Если повезет, Майя, этот твой ветер в один прекрасный день унесет меня прочь.

Иногда я воображаю, что все случилось иначе.

Пчела

запертая между

оконных рам

бьется в стекло.

Мата закрывает пианино

не доиграв сонату

прислушивается к дому

тихому как гробница

где слышно только пчелу

бьющуюся об стекло.

Она распахивает окно

пчела улетает

зато прилетает холодный

осенний ветер.

Она оборачивает паллу вокруг шеи.

Для тепла и ни для чего другого.

И тут она видит внизу меня. Быстрее, Майя! Быстрее! Я по тебе сегодня страшно соскучилась!

Я тоже по тебе соскучилась, мата.

После церемонии я иду вдоль берега. Я обещала бапу, что вернусь через час. И он мне поверил.

В последний раз я прислушиваюсь к гулу индийской речи. Ручейками журчит смех. Долго тянется на одной ноте молитва. Вокруг так много жизни. И слишком много смерти.

Я чувствую на лице слабое дуновение ветерка и смотрю вверх. В воздухе надо мной развевается оранжевая лента. В Индии легко бывает увидеть ветер.

Майя!

Я смотрю по сторонам.