Кэти Остлер - Карма

Сердце отсчитывает время в пустоте.

Один. Два.

Восемь. Девять.

Семнадцать.

Щелк.

Вот, Майя, я вернулся. Прости меня.

Двадцать один.

Не знаю, что тебе сказать.

Двадцать четыре.

Прямо сам не свой.

Двадцать семь.

Нет. На самом деле, знаю. Я люблю тебя.

Тридцать один.

Я люблю тебя, Майя.

Тридцать два.

И я не уверен, видел я что-то или нет.

Тридцать шесть.

Может, вы просто мне приснились. Ты и Акбар. Но на кровать я все равно не лягу.

Сорок три.

Потому что, когда мы найдем твоего отца, а мы его обязательно найдем, я захочу посмотреть ему в глаза и увидеть, что он знает, что я до тебя не дотронулся. И, поверь, он будет знать правду. Мне нужно, чтобы твой отец меня уважал.

Пятьдесят пять.

И чтобы я сам себя уважал.

Пятьдесят девять.

И чтобы ты тоже.

Невозможно до бесконечности сдерживать дыхание. Иногда приходится делать вдох.

Приходится. Не дотрагиваться.

Моей коже больно. Она растягивается на все пространство, разделяющее наши тела.

Нам нельзя быть так далеко друг от друга.

Мое тело уносится вслед за ним. В дебри города, где он разыскивает моего отца.

Сандип думает, что надо поискать в сикхских храмах. В храме Ракаб-Гандж у ночного рынка. В Маджну-Ка-Тила на берегах Джамны. В Бангла-Сахиб.

В святых гурдварах тебе не будут рады, Сандип.

Но я ведь принесу добрую весть. О тебе, Майя.

Ты принесешь трагедию. Напомнишь о тех, кого так и не нашли.

Нет, не трагедию, а надежду. На то, что все поправимо. Они сразу увидят это.

Они сразу увидят, что ты индус.

Я спорила с ним.

Это мой отец, а не твой.

У тебя нога, как воздушный шар, Майя.

Я могу опереться на тебя.

Ты еле ходишь.

Мы пойдем медленно.

А если придется побежать? Нет, Майя, ты остаешься.

Я не для того позвала тебя с собой в Дели, чтобы сидеть в номере, пока ты разыгрываешь из себя героя!

Я не собираюсь разыгрывать героя, Майя. Я хочу уплатить долг.

Какой еще долг? Ты же ничего плохого не сделал. Человек же не виноват, что у него одна вера, а не другая.

Кто знает, может, если бы я жил в Дели, то тоже размахивал бы палкой? Угораздило бы меня родиться здесь, участвовал бы в безумии вместе со всеми?

Разве от географии и религии зависит, будет человек убивать или нет? Может, скорее, от его характера?

Но мой же характер никто не испытывал! Я не знаю, хватило бы мне смелости и благоразумия.

Скажи мне, Сандип, это из-за твоей сестры? Из-за твоих родителей? Это перед ними ты думаешь, что виноват? Но ведь не из-за тебя же Акбар стал таким!

Сандип качает головой. Непонятно, соглашается он со мной или нет.

Прошу тебя, Майя. Дай мне это сделать. Не из чувства вины, а из сочувствия.

Ладно, Сандип. Но запомни: если ты не вернешься, у меня в этой стране не останется больше никого.

Он притягивает меня к себе. Его рука скользит снизу вверх до моего затылка. Потом спускается обратно вниз. Большой палец ныряет под край сари. Он целует меня, пока не проходит страх. Но печаль все равно остается.

Ты веришь мне, Майя?

Да.

Тогда ты должна поверить, что я вернусь.

Ты понимаешь, что эти слова я уже однажды слышала?

Все закончится хорошо. Вот увидишь.

Счастливых финалов не бывает, Сандип. Когда что-то заканчивается, это значит, что-то навсегда ушло.

Майя, я вернусь. Еще до зари.

Он уходит, у него с собой паспорт бапу. В конце коридора останавливается, в последний раз смотрит на меня. Я запоминаю оба лица: черно-белое паспортное фото, растерянную улыбку Сандипа.

Как уберечь человека от того, что ему суждено?

Моя мама попыталась это сделать. Я никогда не войду в ваш храм, Амар. В эти, как ты говоришь, «врата, ведущие из тьмы невежества». Оставайся при своей вере, но не среди своих единоверцев. И тогда я выйду за тебя.

За семнадцать лет бапу ни разу не переступил порога гурдвары.

Я буду ждать тебя, – сказала я Сандипу. – Но только до утра.

Потому что мне предстоит побороться с собственной судьбой. Через восемнадцать часов я собираюсь дохромать до дверей канадского консульства. Если Сандипа со мной не будет, я упрошу отправить меня домой одну.

В пустынный простор прерий.

Я лежу на кровати и неглубоко дышу. Вдох. Выдох. Скрещиваю руки на плоской груди. Вдох. Выдох. От меня почти ничего не осталось.

(Поэтому Сандип сказал «нет»?)

В любом месте я могу обхватить свою руку двумя пальцами. Мой таз – как пустая миска. Его острые твердые кости выпирают под простыней, как два кулака перед дракой.

Узнает ли меня бапу?

Я лежу и жду, придавленная серым воздухом. Ночь усмиряет город. Укладывает его жителей голой кожей на мостовую. Сонных. Сломанных.

Я прислушиваюсь к его движениям. Как он удаляется по улицам Дели. Восходит по священным ступеням храмов.

(Забыла ему сказать, что в гурдвару положено входить с покрытой головой!)

Я воображаю, что отдала Сандипу свою полусикхскую кожу. Обернула его, как броней, которая защитит и спасет его.

И тут я вспоминаю, как все тогда было.

Майя, снимай.

При тебе – никогда, – хочу сказать я. Но слова застревают в горле, как кусок яблока.

Снимай сари. Майя, быстрее.

Он не кричит. Он не сердится. Но я чувствую, как его сердце бьется о мою спину.

Живее, – шепчет он. – Живее.

Я подчиняюсь. Голос Акбара звучит настойчиво. И я понимаю, что он прав. Он берется за конец сари, а я кручусь на месте, разматывая ткань, пока вся она не оказывается у него в руках.

Слушай внимательно. – Голос у него низкий. Спокойный. – Делай, что я тебе скажу. Я сейчас кину тебе Майино сари.

(Кинет мое сари?)

А ты крепко за него схватишься. Понятно?

(Нет.)

Сандип! Отвечай: тебе понятно?

И только теперь до меня доходит. Акбар обращается не ко мне.

Сандип тонет. В зыбучем песке. В панике размахивает руками.

Майя!

(Сандип, скажи, что понятно!)

Акбар разматывает свой тюрбан. Связывает его одним концом с сари.

Лови! – кричит он. – Намотай конец на руку!

(Пожалуйста, скажи, что понятно!)

Он снял с меня сари, чтобы бросить спасительную веревку брату.

Я открываю дверь, чтобы прекратился этот яростный стук.

По лицу Сандипа льет пот. Мокрые волосы лезут в глаза. Липнут ко лбу. Он в крови?