Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

«У тебя от бабушки не должно быть секретов! Ты что сейчас делал под одеялом?» – «Колено чесал».– «Честное слово?» – «Честное слово».– «Все равно руки надо под щечку положить».– «Неудобно мне так!» – «Всем удобно, а ему неудобно! Нельзя неправильно спать!»

А теперь будет можно.

Руки, руки! Я – ваш хозяин, как меня слышно? Прием!– Мы – руки, мы – руки. Слышно нормально, прием!– Руки, руки! Я – ваш начальник-генерал. Приказываю прекратить сближение. Приказываю начать отдаление. Как поняли? Прием!– Поняли! Хорошо даже поняли. Пытаемся перейти к отдалению. Мешают пальцы!– Пальцы! Пальцы! Я – ваш генерал. Как меня слышите – нормально?– Фить, фить, фить, фьюить!– Пальцы, пальцы, кто на связи?– Быр-быр-быр, пук-пук!– Приказываю устранить помехи! Слушай мою команду: равняйсь, вольно! Воль-но-о! Я кому говорю?– Мы ничего не понимаем, пальцы не выходят на связь.– Пись-пись-пись!– Молчать!!– П-с-с…– Отставить! Смирно!– Пс-с!

Ужасно! Горячо! Хорошо! Ужасно! Хорошо-то как! Хоть лети! Как же ужасно хорошо! И нестыдно-легко-легко. Только надо подальше уйти. Подальше, повыше. И не особо большая лужа получилась. Я маленькая тучка, я вовсе не медведь, ах, как приятно тучке… Пролилась и улетела на третий, нет, на третий с половиной этаж. На четвертый – где дядя Юра живет и всегда немного страшно: здесь летом гроб стоял в оборочках, как бабушкин фартук. Если брюки сами собой просохнут, никто и не догадается. Там, где крышка гроба стояла,– детские санки. А если Диана вдруг выйдет? «Ну ты, чудо в перьях,– что, до горшка не добежал?» Надо ответить: «Я в лужу упал!» Но она же бесстыжая, она принюхиваться начнет, таких, бабушка говорит, раньше за сто первый километр выселяли. Надо сказать: «Я от Белкина заразился. Называется энурез. Вот я на вас как дыхну!» Но бабушка говорит: «И как она никакой заразы не боится?»

Лифт наверху открывается, и сразу собака лает – это же Тимошка, на восьмом. Он и лапу умеет подать, а палку принесет – не из-за сахарка, из чистой дружбы. От мокроты и прилипшести только сейчас по-настоящему противно делается. Сделалось уже. И зачем-то он все-таки пришел на свой этаж. Чьи-то шаги за дверью? Там – мама? Мамочка, только не ругай меня. Я знаю, это я сам виноват. Я же бил тебя по печени – помнишь? До сих пор себе этого простить не могу. Я тебя, наверно, все-таки не ногами бил, а руками – ты же не могла видеть, чем . Руками! Вот им за это! Все по-честному. Награда нашла героя. Ты же когда поешь что-нибудь вкусненькое… Только надо негромко реветь. Ты после вкусненького таблетки пьешь, за бок держишься. Прости меня! Я больше… я никогда больше…

– Их сука – опять! Ты посмотри!– крик на одном этаже, но на все этажи помноженный.– В стране жрать нечего, а она себя поперек шире! И не держит уже!

– Тише. Что ты нюхаешь? Ты еще лизни,– но шепот тоже умножается, и в сумме – шипение.

– Она завтра твоему внуку кучу в коляску наложит!

Неужели не понимают, что такую лужищу не мог сделать карликовый пудель? Господи! И уже в какую-то дверь кулаками стучат.

– Зина, не глупи. Я пошел.

– Тоже в штаны наложил? Мужик! Нет! Я этому сейчас положу конец!

А вдруг они по следу пойдут? Опять в дверь стучат. А если пойдут? А я тогда лбом на наш звонок надавлю – чик-трак, я в домике! И коврик у нас мягкий – надо же какой!– раньше на нем не сидел – удобный. Ногами так не почувствуешь. Больше всего, конечно, щекой почувствуешь, а еще больше – руками. Руки – это вообще, оказывается, такая удивительная вещь – от них всё! От них драка, от них и любовь, когда, например, кошку гладишь или под шейкой чешешь, а она мурлычет, жмурится – это ведь самое лучшее, что ты можешь для нее сделать. Люби ты ее в сто раз больше – ничего ты для нее лучше не сделаешь уже. И кровь из пальца руки берут, чтобы потом жизнь спасти. И Вика ведь палец резала, чтобы… Руками рисуют, едят, чешутся, одеваются, раздеваются, играют на пианино, если умеют, чинят, ломают, опять чинят, хватают, отпускают, чешут спину, набирают телефон, если мокрое к телу прилипло – руками можно бы было отлепить, чертят на работе чертежи, домой их в руках приносят и дальше чертят, руками теплые вещи к зиме вяжут, палками лыжными от земли отталкиваются и, как на рапирах, дерутся. Разговаривают даже! Глухонемые, например, или если на уроке надо незаметно подсказать. И ругательства нехорошие руками тоже есть. В древности, раз ты украл рукой,– руку человеку и отрубали. Все по-честному. Если, например, взять глаза, или нос, или уши – они, конечно, лучше рук: не дерутся, не царапаются, не крадут, попу не подтирают, не воняют – табачищем, как у Капусты. Зато они, как девушки-крестьянки в доме Троекурова,– за всех, для всех стараются. Чтобы глаза могли читать – они свет зажгут, чтобы уши могли балдеть – они кнопку нажмут. Особенно много нос о себе понимает: фу, фи! А руки и в мусорное ведро полезут и один раз в унитаз – но все равно тогда уплыло Викино колечко. И зимой руки больше всех мерзнут и в реке больше всех гребут. И вообще руки – это неполучившиеся крылья. Надо только правильной конструкции на них надеть перистое облачение. В этом смысле руки вообще лучше всего прочего, вместе взятого! И еще они в том смысле лучше, что самое пушистое – кошку или кроличий хвостик,– самое нежное, самое гладкое, как, например, фольгу от конфет, они могут почувствовать, полюбить как никто! И мамины плечи на пляже – теплые-теплые, гладкие-гладкие – они могут посыпать струйкой песка, а когда песок утечет, а его остаток сдуется и плечо снова засверкает, они по нему заскользят подушечками, до шелушинки дойдут: «Мам, можно я ее ногтем подцеплю?» – «Только осторожно!» – и когда эта шелушинка с тихим треском, как крик кузнечика далеко за рекой, оторвется, тогда – но это лучше другой рукой, которая незнакома с шершавостью чешуйки – по этому месту плеча быстро проскользнуть. Ни для чего, просто так. Хорошо! Левая рука, безусловно, умней правой. Она же ничего не делает и много думает: ну вот зачем она родилась и что оставит после себя? Лифт опять вверх поехал – перегруженный, что ли? весь дрожит! Поэтому левая рука всегда с удовольствием приходит на помощь правой. Во-первых, конечно, руки в тысячу раз порядочней ног: они ни за что никого не раздавят, а нога – пожалуйста. Ушам и тем приятен хруст тараканьей смерти. И глазам – любопытен. Одни только руки этого вынести никак не могут. Вот они, оказывается, какие! А то, что они под одеялом могут, допустим, не только колено чесать, но и пиписю трогать – это потому, что им скучно с коленом. Колено тупое, а писюлька живая, она до того живая – что ты весь от нее живой делаешься, весь! Что же в этом плохого? Если руки человека кормят, чтобы он был живой,– это, бабушка, по-твоему, хорошо. А здесь же то же самое почти, только они уже теперь проверяют: ты живой? весь живой?– да, да! очень живой! Хорошо ведь? Ужасно хорошо! Только…