Чак Паланик - Уцелевший

У меня за спиной шутник шепчет: «Как ты назовешь Правоверца со светлыми волосами?»

Про себя я отвечаю ему: Мертвец. Я слышал все эти шутки.

«Как ты назовешь Правоверца с рыжими волосами?»

Мертвец.

«С каштановыми волосами?»

Мертвец.

Парень шепчет: «В чем разница между Правоверцем и трупом?»

Пара часов, и не будет никакой разницы.

Парень шепчет: «Что кричит Правоверец, когда мимо проезжает катафалк?»

Такси!

Парень шепчет: «Как можно вычислить Правоверца в переполненном автобусе?»

Кто-то тянет за шнур звонка, чтобы сойти на следующей остановке.

Фертилити поворачивается назад и говорит: «Заткнись». Она говорит достаточно громко, чтобы люди оторвались от своих газет: «Ты шутишь насчет самоубийств, о мертвых людях, которых тоже кто-то любил. Просто заткнись».

Она сказала это действительно громко. Ее серые, но отливающие серебром глаза горели так, что я уже подумал, а не из Правоверцев ли Фертилити. Или она все еще раздражена из-за смерти брата. Ее реакция была чрезмерной.

Автобус подъезжает к тротуару, шутник встает и идет по проходу. Так же, как в церкви, мы сидим на скамейках, между которыми есть проход. Парень ждет у двери, чтобы сойти. У него мешковатые брюки из коричневой шерсти, которые в такую жару носят только уцелевшие. Подтяжки от церковного костюма образуют на его спине крест. Коричневый шерстяной пиджак перекинут через руку. Он шаркает по проходу автобуса, останавливается, чтобы пропустить других людей, поворачивается и прикасается к полю соломенной фермерской шляпы. В нем что-то близкое, но это было так давно. Его запах — это пот, и шерсть, и солома с фермы.

Откуда я его знаю, я не помню. Его голос я помню. Его голос, только его голос, у меня за спиной, в телефонной трубке.

Умри только тогда, когда закончишь всю свою работу

Его лицо — это лицо, которое я вижу в зеркале.

Не размышляя, я громко произношу его имя.

Адам. Адам Брэнсон.

Шутник говорит: «Мы раньше встречались?»

Но я говорю: Нет.

Автобус проезжает пару шагов, увозя нас от него, и он говорит: «Разве мы не росли вместе?»

И я говорю: Нет.

Стоя возле двери автобуса, он кричит: «Разве ты не мой брат?»

И я кричу: Нет.

И он уходит.

Лука, Глава Двадцать Вторая, Стих Тридцать Четвертый:

«… ты трижды отречешься, что не знаешь Меня».

Автобус возвращается в поток машин.

Единственное, что можно сказать о том парне — урод. Отвратительный. Жирный, как бочка. Неудачник. Образец жалкого человека. Жертва. Мой брат, старше меня на три минуты. Правоверец.

Согласно языку тела, если верить учебникам по психологии, Фертилити разозлилась на меня из-за этого смеха. Ее ноги скрещены у коленей и лодыжек. Она смотрит в окно так, как будто ей пофигу, где мы находимся.

Согласно ежедневнику, в этот момент я должен натирать воском пол в столовой. Надо почистить желоба. Надо смыть пятно на подъездной дорожке к дому. Я должен чистить белую спаржу для сегодняшнего обеда.

Я не должен терять чувство времени из-за прекрасной и сердитой Фертилити Холлис, даже если я убил ее брата и даже если она раскрывает свою тайную страсть моему голосу по телефону ночью, но не может выносить меня как живого человека.

Но не важно, что я должен сейчас делать. Что должен делать любой уцелевший. Все говорят, что мы выросли верящими, и мы испорченные, злые и грязные.

Мы едем в центр в автобусе, наполненном горячим и плотным воздухом, смешанным с ярким солнечным светом и выхлопами бензина. Мимо проносятся цветы, выращенные на земле, розы, которые должны иметь запах, красные, желтые, оранжевые, все время раскрытые, но безо всякого эффекта. Шесть рядов машин движутся без остановки, как на конвейере.

Что бы мы ни делали, это будет неправильно, потому что мы все еще живы.

Ощущение такое, что ты бессилен. Ощущение такое, что происходит отправка.

Это не похоже на путешествие. Нас взяли в обработку. Это больше похоже на простое ожидание. Это лишь вопрос времени.

Я не могу ничего сделать правильно, а мой брат пришел, чтобы убить меня.

Здания центра города начинают громоздиться вдоль тротуара. Движение замедляется. Фертилити поднимает руку, чтобы дернуть за шнур, динь, и автобус останавливается, чтобы выпустить нас возле универмага. Искусственные мужчины и женщины выставлены в витринах и демонстрируют одежду. Улыбаются. Смеются. Изображают, что хорошо проводят время. Мне знакомо это чувство.

На мне одеты только брюки и клетчатая рубашка, но они принадлежат человеку, на которого я работаю. Все утро я провел наверху, пробуя разные варианты одежды и спускаясь вниз, чтобы спросить у соц.работницы, пылесосящей абажуры, что она думает.

Над дверями универмага большие часы, и Фертилити смотрит вверх. Она говорит мне: «Поспеши. Мы должны быть там к двум часам».

Она берет мою руку в свою удивительно холодную руку, холодную и сухую даже на жаре, мы толкаем дверь и заходим на первый этаж с кондиционированным воздухом, где товары разложены на прилавках и в стеклянных запертых шкафах.

«Мы должны подняться на пятый этаж,» — говорит Фертилити, ее рука обхватывает меня и тянет. Мы поднимаемся на эскалаторах. Второй этаж, Товары для мужчин. Третий этаж, для детей. Четвертый этаж, для юных леди. Пятый этаж, для женщин.

Какая-то музыкальная запись звучит из отдушин в потолке. Это Ча-Ча. Два медленных шага и три быстрых. Скрещенный шаг и поворот женщины под рукой. Фертилити учила меня.

Это совсем не то, что я ожидал от сегодняшнего дня. Одежда висит на стойках, на вешалках. Продавцы ходят среди людей, одетых действительно хорошо, и спрашивают, могут ли им помочь. Ничего подобного я никогда раньше не видел.

Я спрашиваю, она что, хочет танцевать здесь?

«Подожди минуту, — говорит Фертилити. — Просто подожди».

Сначала мы чувствуем запах дыма.

«Отойдем сюда,» — говорит Фертилити и тянет меня в лес длинных платьев, выставленных на продажу.

Потом происходит вот что: сигнализация начинает звонить, люди спускаются по эскалаторам так же, как по обычным лестницам, потому что эскалаторы остановились. Люди идут вниз по эскалатору, работавшему на подъем, и это выглядит так же предосудительно, как и нарушение закона. Продавщица складывает свои записи в сумку с молнией и смотрит в другой конец этажа, где какие-то люди стоят возле лифтов, смотрят на цифры над дверями и держат большие блестящие сумки с ручками, наполненные покупками.

Сигнализация все еще звонит. Дым достаточно густой, чтобы мы видели, как он клубится возле ламп на потолке.

«Не используйте лифты, — кричит продавщица. — Когда пожар, лифты не работают. Вам придется спуститься по лестнице».

Она мчится к ним через лабиринт одежды на стойках, сумка с молнией зажата в руке, и она ведет это стадо к двери с надписью ВЫХОД.