Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Сталину и Надежде были отведены апартаменты из семнадцати великолепных комнат, отделанных в классическом венском югендштиле и убранных живыми цветами из всемирно известной оранжереи фюрера.

Дойдя до сиренево-золотой гостиной с гнутой мягкой мебелью, кланяющимся какаду и четырьмя полотнами Густава Климта, Надежда захотела выпить зеленого чая. Сталин поцеловал ее и с чемоданчиком в руке двинулся дальше по прелестной анфиладе, пока не оказался в спальне изумрудного плюша. Верный Сисул затворил за ним зеленые двери и привычно лег перед ними на пол. Сталин поставил чемоданчик на камин, не раздеваясь, бросился на серебристо-зеленую кровать и заснул неглубоким сном вождя.

К одиннадцати вечера в Небесном зале «Бергхофа» все было готово к приему.

Едва семья Сталина приблизилась к перламутровой входной арке зала, как церемониймейстер в белом эсэсовском мундире с аксельбантами трижды стукнул стальным жезлом по мраморному полу и выкрикнул высоким чистым голосом:

— Seine Exzellenz — Josef Stalin und seine Familie!

Камерный оркестр заиграл увертюру из «Тристана и Изольды».

Сталин с Надеждой неспешно вошли в зал. Василий, Веста и Яков с чемоданчиком следовали за родителями.

Круглый Небесный зал простирался вокруг и над ними во всем своем великолепии. Бледно-голубой мрамор пола плавно перетекал в синюю яшму стен, стягивающуюся к огромному овальному небесному куполу темно-фиолетового лабрадора. Небесная сфера светилась алмазными звездами, Млечный Путь, переливаясь, пересекал ее. Стальная свастика, удерживаемая невидимыми магнитами, парила под Полярной звездой, медленно вращаясь. В громадном окне зала виднелись Альпы, освещенные луной. Настоящие звезды скупо поблескивали над ними.

В зале с бокалами шампанского в руках стояли Гитлер, его жена Ева Браун, фон Риббентроп, Борман, Геринг с супругой Эмми, личный врач Гитлера доктор Морелль, кинорежиссер Лени Рифеншталь и граф Хрущев.

Гитлер поставил недопитый бокал на поднос эсэсовскому слуге и, распростерши длинные руки с выбивающимися из узких рукавов синего фрака кружевными манжетами, пошел к Сталину, громко стуча по мрамору высокими каблуками туфель с золотыми шпорами. Тонкая, затянутая в леопардовое платье Ева последовала за ним.

Сталин и Надежда были в белом.

— Nadja! Josef! — Гитлер прикоснулся своими властными губами к белой перчатке Надежды, сжал руку Сталина. — Ich bin so glücklich, meine bezaubernde Freunde! Macht es Ihnen nichts aus, da{ß} Sie hier in den Bergen für einen Augenblick den Boden unter den Fü{ß}en verlieren?

Ответно сжимая руку Гитлера, Сталин тепло улыбнулся и выдержал паузу, собираясь с удовольствием нырнуть в сумрачный омут немецкого языка, хорошо знакомого ему еще со времен брест-литовского детства. В семье вождя все, за исключением Василия, прекрасно говорили по-немецки.

— Напротив, Адольф. Здесь поневоле почувствуешь себя изгнанником Валгаллы. А это — весьма комфортное чувство, — сочно, с легким берлинским акцентом проговорил Сталин.

— Изгнанником? Не обитателем, а всего лишь изгнанником? — засмеялся Гитлер. — Ты оценила, Ева, эту большевистскую иронию?

— Вполне, милый. Здесь я ощущаю себя кем угодно, только не небожительницей… Nadine, дорогая, — Ева прикоснулась своей щекой к щеке Надежды, — ты обворожительна!

Обе пары были «на ты» со времени Потсдамской конференции, положившей начало великой советско-германской дружбе и новому переделу мира.

— Мы не виделись почти два года, друг мой. — Гитлер взял Сталина под локоть. — И это плохо.

— Очень плохо, — согласился Сталин. — Не только для нас, но и для наших народов.

— Бог мой! — воскликнул Гитлер, заметив Весту. — Это твоя дочь, несравненная Веста? Разрази меня гром! Я видел ее еще ребенком!

— Я тоже, — улыбался Сталин.

— Весточка и сейчас ребенок, — сказала Надежда.

Веста сделала книксен.

— Русская красота! Настоящая русская красота! — Гитлер поцеловал руку Весты. — Невероятно! Будь у меня такая дочь, я забыл бы про политику. Василий! Яков! — Он потрепал их по плечам. — Бог не дал мне детей, но наградил способностью любить детей моих друзей как своих. Пока вы здесь — вы все мои дети, помните это!

— Мы тоже любим вас, господин рейхсканцлер, — ответил Яков.

— Шампанского! — выкрикнул Гитлер, и слуги засуетились, поднося бокалы на синих подносах.

— За великого Сталина, моего лучшего друга и неизменного соратника в нашей героической борьбе по освобождению Человека! — провозгласил Гитлер.

Все выпили.

Сталин взял новый бокал:

— За Новую Германию, разбуженную гением Адольфа Гитлера!

Все снова выпили.

К Сталину подошли Геринг с супругой и Лени Рифеншталь.

— Рад приветствовать вас, господин генеральный секретарь, — склонил худощавую, редковолосую голову двухметровый, тонкий как жердь Геринг.

— Здравствуйте, Геринг, — пожал ему руку Сталин. — Когда наконец ваши доблестные «Люфтваффе» осыплют дядю Сэма атомным поп-корном?

— Не спрашивай Германа об этом, — притворно-страдальчески вздохнул Гитлер. — Сейчас его больше заботит гражданская авиация.

— Правда?

— Да, да. Он проектирует пассажирский лайнер для охотников. Какой уж тут атомный поп-корн!

Все рассмеялись, а Геринг дважды тряхнул своей вытянутой головой.

— Лени! — Сталин протянул руки к Рифеншталь.

— Мой дорогой, мой любимый Иосиф Сталин! — Лени поцеловала его в обе щеки. — Атлас, держащий русское небо! Повелитель моей любимой страны!

— Любимой — после Германии, надеюсь? — Сталин с удовольствием разглядывал ее маленькое смуглое лицо с азиатскими раскосыми глазами.

— Не надейся, Иосиф, — вздохнул Гитлер. — Лени теперь больна русской темой.

— Это до тех пор, пока она не сделает фильм о России! — усмехнулся Сталин.

— Я готова хоть сейчас! — воскликнула Рифеншталь. — Но где идея? Где импульс? Я не могу снимать просто Россию! У меня так всегда. — Она взяла Сталина под руку и быстро заговорила: — Я снимаю то, что меня потрясает. В «Триумфе воли» это был Гитлер, в «Олимпии» — спорт, в «Атомной эре» — ядерный гриб над Лондоном. Но в России меня потрясает все! А мне нужен конкретный импульс.

— Он стоит перед тобой! — Гитлер указал бокалом на Сталина.

— Сталин запрещает снимать себя, тебе это известно, Адольф, — нервно тряхнула прямыми черными волосами Лени.

— Это правда, — чокнулся с ней Сталин.

— Сделай фильм о внутренней свободе в России, — серьезно проговорил Гитлер. — Это и будет первый документальный фильм о Сталине.

— Хватит о вождях, давайте о народе. — Сталин взял с подноса бокал, протянул Лени. — В «Триумфе воли» вы потрясли трон великого Эйзенштейна. Ни в одном фильме народные массы не источают такую сильную любовь.

— В «Броненосце „Потемкине“» они источают потрясающую ненависть! — сверкнула глазами Лени.