Ирвин Уэлш - Клей

Биррелл посмотрел на меня борзо так и сурово сквозь щелочки глаз, но тут, типа, понял, что это я, и расслабился немного. Он растопырил пальцы на руке и говорит:

– Не могу я на всякое мудачье расходоваться, у меня скоро важный бой. Если костяшка не заживет, Ронни с ума сойдет. Но они уже обуревали, Карл. Что я мог поделать. Они уже оборзели. Беспредел. Надо было позвать Терри, чтоб он тут разбирался!

– Все понятно. Где Голли? – снова спросил я.

Весьма возможно, что мутант-коротышка уже вписался в какую-нибудь передрягу. Меня, однако, удивляет Биррелл, он же среди нас вроде как самый благоразумный.

– Ему стало плохо. Он наблевал на спину девушке, с которой танцевал. А где Терри? Мне одному пришлось убирать трех упырей. Где вы были?

– Не в курсе, Билли. Пойду их найду. Жди здесь.

Терри сидел рядом с Голли, вид у которого был помятый. Внизу на черной футболке подсыхал блевонтин, потные волосы встали дыбом, он тяжело дышал, глотая воздух. Терри же ухмылялся и прикалывался вовсю.

– Второсортный материальчик-то, – ревел он Хедре и какому-то немцу. – Посол несчастный. Эй, Гэллоуэй, веди себя, как подобает «хибз», мать твою, – и, указывая на Голли, запел: – Или же ты просто переодетый «джем-тарт»… говно-говно-говно-Гэллоуэй… – Тут он вдруг кивнул мне: – А где Белка-шпион? Видел я тут, как он всадил пару гвоздей. Он совсем уже потерялся. Те чуваки к нему даже не заводились. Не может он больше пить, не держит алкашку. У него, наверное, в голове гонг прозвенел, – засмеялся Терри, – остались секунды! Динг-донг! – И он начал петь тему из «Белки-шпиона»: – У него в запасе хитрых штучек тьма, даже злые разбойники не приложат ума… пуленепробиваемая куртка…

Тесен мир? Да это просто глобус для начальных классов, так мне показалось, когда к Терриному фрицу подошли друзья и один из них – Рольф. Мы тут же признали друг друга и пожали руки.

– Мы идем на вечеринку, – сказал Рольф, неодобрительно глядя на пивной угар и умпа-умпа-бэнд, который все еще играет, – там музыка получше.

Это по мне.

– Четкач, – говорю.

Парни, может, это слово и не знают, но вряд ли кто понял меня неправильно. Говорят, что язык тела составляет как минимум пятьдесят процентов общения. Я, конечно, в этом не разбираюсь, но думаю, что слова и речь переоценивают. Вот танец не врет, музыка не врет.

– Я вписываюсь, – сказал Терри, – здесь какой-то разнос пошел, пиздец. – Тут он начал говорить, как тот очкастый мальчонка в феске, один из друзей Белки-шпиона: – Придется нам закормить его таблетками, пока он не убил кого! – И, вернувшись к своему тембру, добавил: – Вернем ему вибрацию любви, так-скать. А то он уже решил, что сидит в гребаной «Последней миле» и сейчас время последнего заказа!

Мы зацепили Билли и порулили бурно шатающейся тусой к выходу с поля, спотыкаясь о крепления палаток. Прохожие, смотря на нас, нервничают: мы и впрямь как выбившиеся из сил лососи, которые еле гребут против течения, чтоб отложить икру. Как только мы вышли с поляны, я стал постепенно приходить в себя. Мы направились к центру города, а мои мысли вернулись к этой пташке – Сью. Я думал, как мы могли бы повеселиться, и о том, что так бухать нельзя, и надо ж было так затупить и облажаться, надравшись этим стариковским пойлом. Мы идем как будто уже очень долго. Билли плетется сзади, все потирает кулак. Вдруг он кричит:

– А ты где был, Лоусон, еб твою? Где ты был?

Терри только засмеялся и давай отмазываться, отшивать его, как бухого:

– Да-да, конечно, Биррелл, все в порядке, конечно, конечно…

А вот я забеспокоился, потому что Билли матерится редко, если вообще матерится. Это он в своего старика такой. Его младший брат Рэб матерится как сапожник, впрочем как и все мы.

– ГДЕ ВЫ БЫЛИ, СУКИ, БЛЯДИ! – злобно заорал Биррелл на всю темную улицу, и все обернулись.

– О-па! – Рольф подошел ко мне. – С таким, какой он сейчас, мы на вечеринку не попадем. А вместо этого нас, возможно, арестуют.

– Еще пиздец как возможно, – засмеялся Терри. Он приобнял Хедру, и ему все похуй.

Я немного отстал, чтоб успокоить Билли. Я положил ему руку на плечо и говорю:

– Не горячись, Билли, мы хотим на тусень попасть, мать твою!

Билли остановился и так и застыл, потом подмигнул мне и посмотрел так, будто ничего не произошло.

– Я спокоен, – говорит, – абсолютно спокоен. – Потом он обнял меня и сказал, что я всегда был и остаюсь его лучшим другом. – Терри и Голли мне тоже очень дороги, но ты мой лучший друг. Помни об этом. Иногда я с тобой жестче, чем с другими, но это потому, что ты способен. На многое, – произнес он почти как угрозу. Я таким Биррелла уже сто лет не видел. Бухло прям в голову ударило, а в глазах толпятся черти. – Ты на многое способен, – повторил он. Потом уже про себя он сказал: – Беспредел.

Я хоть и не понимаю, о чем это он, однако его отношение ценю. Во «Флюиде» сейчас, наверное, тоже нормально, но здесь просто охуенно, я смеюсь, и в кармане у меня позвякивает. И я шлепнул его по спине. А мы тем временем уже идем через пустырь возле запасной ветки и заходим в огромную промзону. Везде свет, стоят грузовики, и впечатление такое, что здесь еще кто-то работает. Клуб, рейв, или, как говорят немцы, «вечеринка», проходит в старинном, похожем на громадную пещеру промышленном здании, занимать которое, понятное дело, им никто не разрешал. Вокруг как будто работающие фабрики и конторы. Я обернулся к Голли.

– Если эту малину не зашухарят в ближайшие двадцать минут, я лизну у Терри крайнюю плоть, – засмеялся я, но бедный коротышка все еще слишком бухой и не может ответить.

И вот мы внутри. Голли стер почти весь блевонтин с футболки и застегнул до упора свой «пилот». Я рад, что мы наконец дошли, потому что, пока мы шли, на улице заметно похолодало.

Вокруг импровизированной диджейской сцены выставлены пары колонок – обычная саунд-система, однако оборудование, похоже, может выдать хорошего децибела. Народ постепенно собирается, и я думаю, как было бы здорово здесь сыграть.

Линия баса, понятное дело, пульсирует по всему помещению, рикошетом отскакивая от стен, резонируя, и вот брошена наконец первая мелодия, и все вокруг зажигается, и такое взрывное возбуждение можно испытать только в большой тусе.

Биррелл вроде и сам уже угомонился, еще до того, как мы его закормили таблами под завязку. Эти вибрации и музыка у него, похоже, ассоциируются с миром. Немцы – офигенные. Рольф – с Гретхен, Гудрун и Эльза тоже здесь, и я чрезвычайно рад, что у Гретхен есть подружки, и не одна. Смотрятся они как форварды пиздо-бундеслиги, но в моем состоянии любая девчонка такой может показаться: таблетки уже проклевываются, прорезаются сквозь мутные алкоголические слои, восстанавливая некоторую четкость и ясность зрения. Я наткнулся на Вольфганга и Марсию.