Дина Хапаева - Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

Многочисленные свидетельства навязчивого интереса викторианцев к тематике смерти можно найти как в художественной литературе, так и в теологических трудах этого времени. Например, описание сцен у смертного одра часто встречалось и в прозе, и в поэзии, и в биографическом жанре <���…>. Подобные описания, наряду с антологиями для скорбящих, были проявлением викторианского «культа смерти». Уместно здесь также вспомнить о траурных одеяниях и бижутерии, изящных плюмажах и прочей атрибутике викторианских похоронных ритуалов. Еще приметы того времени: специальные выпуски газет с некрологами в черной рамке; надгробия с благочестивыми эпитафиями; так называемые «места последнего упокоения» — на маленьком сельском кладбище или большом городском некрополе… [303] Wheeler M. Heaven, Hell, and the Victorians. Cambridge: Cambridge University Press, 1994. P. 28.

Конечно, люди всегда, с доисторических времен были одержимы темой смерти, и викторианская эпоха тоже не чуждалась этой темы [304] О склонности англичан хранить памятные подарки и сувениры от умерших см.: Celebrations of Death: The Anthropology of Mortuary Ritual / Ed. P. Metcalf, R. Huntington. 2nd ed. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. . Но викторианский «культ смерти» имеет очень мало общего с реалиями сегодняшнего дня, за исключением того факта, что этот термин был употреблен применительно к этой эпохе современным исследователем. Викторианцам был присущ напыщенный сентиментализм, смерть воспринималась как важнейший эмоциональный и духовный опыт, и чувство благоговения исключало всякую возможность превратить смерть в товар или развлечение. Кроме того, только «счастливые избранные», представители высшего общества викторианской Англии, могли позволить себе безраздельно предаваться воспоминаниям об усопших, в то время как остальное население довольно безразлично относилось к событию, именуемому тогда «день рождения на небесах» [305] Wheeler M. Heaven, Hell, and the Victorians. P. 29, n. 90. .

В Америке тема смерти стала часто фигурировать в средствах массовой информации во время Гражданской войны. Уровень фототехники тогда уже позволял запечатлеть ужасы войны, и в прессе стали появляться фотоснимки полей сражений и павших воинов. По этим снимкам члены семьи погибшего иногда могли его опознать. Но многие историки подчеркивают тот факт, что, как правило, на этих фотографиях не были запечатлены искалеченные тела. Этим снимкам была присуща «тщательно продуманная композиция», иногда даже постановочного характера. Ведущие фотожурналисты того времени — Мэтью Брэйди, Александр Гарднер и Тимоти О’Салливан — последовательно создавали «единство визуального восприятия» для читательской аудитории [306] О фотографиях трупов, сделанных этими журналистами, в частности Мэтью Брэйди, см.: Civil War America: A Social and Cultural History / Ed. M. M. Morehouse, Z. Trodd. New York: Routledge, 2012. P. 219. О фотографиях Гражданской войны см. также: Schantz M. S. Awaiting the Heavenly Country: The Civil War and America’s Culture of Death. Ithaca: Cornell University Press, 2008. P. 192, 184, 187; Long L. A. Rehabilitating Bodies: Health, History, and the American Civil War. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2004. P. 251. См. также: Picturing the Past: Media, History, and Photography / Ed. B. Brennen, H. Hardt. Champaign: University of Illinois Press, 1999. P. 135. . Эти фотоснимки не имели ничего общего с современными вуайеристскими имитациями смерти. У фотографий времен войны Севера и Юга было совершенно иное предназначение — они несли в себе серьезное политическое, эмоциональное и информационное содержание. И их целью никогда не было развлечение.

Изображения смерти также использовались, в частности, для поднятия национального духа и стимулирования патриотических чувств [307] О военных мемуарах, в частности о «политическом культе мертвых» в наше время, см.: Koselleck R. War Memorials: Identity Formations of the Survivals // Koselleck R. The Practice of Conceptual History: Timing History, Spacing Concepts. Stanford: Stanford University Press, 2002. P. 317–320. . К концу XIX века широкое распространение получили военные мемориалы.

В XX веке представители таких движений, как символизм и декаданс, проявляли большой интерес ко всему сверхъестественному и к теме физического распада. Увлеченность культом Диониса и Элевсинскими мистериями, возрождение готики, важность темы смерти в ницшеанской философии, а также интерес нарождающихся социальных наук, в особенности социологии и этнографии, к таким темам, как самоубийство и погребальные обряды, — все это свидетельствует о том, какое место в умах занимала тематика смерти в то время [308] Weber E. France — Fin de siècle. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986. P. 9–26; Harris R. Murders and Madness-Medicine, Law and Society in the Fin de Siècle. Oxford: Clarendon Press, 1989; Laqueur Th . Why The Margins Matter: Occultism and the Making of Modernity // Modern Intellectual History. 2006. 3, no. 1 (April). P. 111–135. . Правда, подобно оккультизму и спиритизму, темы эти вызывали интерес преимущественно в кругах культурной элиты общества и так называемой образованной публики. Декадентские, псевдосатанинские увеселительные заведения вроде парижских Cabaret du Néant (кабаре «Небытие») или Cabaret de l’Enfer (кабаре «Преисподняя»), могли бы показаться самой близкой аналогией с развлекательной индустрией наших дней, если бы не их выраженная антирелигиозная направленность. Сатана и образы ада были там в центре развлекательной программы, тогда как в предисловии к этой книге уже говорилось, что при всем своеобразии современных развлечений, предлагаемых популярной культурой, отрицание христианских постулатов меньше всего волнует их создателей и публику.

Если говорить о предреволюционной России, то здесь образы смерти настолько легко внедрялись в повседневную жизнь, что в известном смысле напрашивается аналогия с современными реалиями. Культура царской России находилась под сильным влиянием декаданса и символизма. Российская элита всерьез увлеклась оккультными науками и темой смерти в прозе, поэзии и искусстве: «На рубеже веков отношение российской элиты к позитивизму и рационализму было в традициях европейского модернизма. Обрели популярность различные формы спиритизма и мистицизма, а также некоторые проявления сатанизма» [309] Brooks J. Marvelous Destruction: The Left-Leaning Satirical Magazines of 1905–1907 // Experiment. 2013. 19, iss. 1. P. 33. . В последней трети XIX века спиритизм (он же «столоверчение») стал настолько моден в среде российской аристократии и «образованной публики», что Л. Н. Толстой высмеял это увлечение в своей пьесе «Плоды просвещения» (1889), а Дмитрий Менделеев, создатель знаменитой периодической таблицы, учредил специальную комиссию, чтобы дать критическую оценку этому феномену и показать, насколько он противоречит данным науки [310] Эта комиссия признала спиритуализм мошенничеством и суеверием. О значении спиритуализма в России конца XIX века см.: Vinitsky I. Ghostly Paradoxes: Modern Spiritualism and Russian Culture in the Age of Realism. Toronto: University of Toronto Press, 2009. .

В конце XIX века мистическое восприятие реальности завладело умами некоторых выдающихся интеллектуалов. Среди них — Владимир Соловьев, русский философ и христианский религиозный мистик, оказавший влияние на Достоевского, Александр Блок и русские символисты [311] Горький пародировал пессимизм русских символистов в куплетах «Стихи поэта Смертяшкина из „Русских сказок“» (1912). . Религиозный философ Николай Федоров выдвинул доктрину физического воскрешения благодаря истинной вере [312] О «смертобожии» Федорова см.: Epstein M. Faith and Image. Religious Unconscious in Russian Culture of the Twentieth Century. Tenafly: Hermitage, 1994. . В 1907 году Елена Блаватская предприняла попытку создать в России первое теософическое общество, что весьма соответствовало общественным настроениям того времени. Скандальное влияние неграмотного шарлатана и мистика Григория Распутина на семейство последнего российского императора — тоже свидетельство этой культурной атмосферы.