Дина Хапаева - Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

Когда прежние ритуалы, обряды и праздники устаревают, возможно, это происходит из‐за отрицания прежних форм человеческой общности [366] Grimes R. L. Deeply into the Bone. P. 13. О возникновении новых практик и вероучений о смерти из‐за неудовлетворенности старыми см.: Howart G. Death and Dying: A Sociological Introduction. Cambridge: Polity, 2007. P. 266. . Следует учесть, что все эти многообразные инновации, связанные со смертью, происходят в культуре категорического отрицания смерти, и дистанцирование индивида от «прочих смертных» могут иметь значение для понимания этих трансформаций. Чтобы найти подтверждение этой гипотезе, рассмотрим, как именно представлена насильственная смерть в произведениях популярной культуры (кино и беллетристике) и какая роль в них отведена людям. Анализ конкретных примеров поможет нам точнее оценить значение культурных и общественных перемен, о которых речь шла в этой главе.

В этой главе речь пойдет о той новой роли, которая отведена в современной культуре монстрам. Мы увидим, как восхищение монстрами в популярной культуре отразилось на нашем понимании того, что такое человечество, поставило под вопрос наше наиболее важное табу на поедание людей и способствовало развитию танатопатии. В центре внимания окажутся вампиры, но речь также пойдет и о зомби, людоедах, серийных убийцах и призраках. Сопоставительный анализ монстров нынешних с их литературными и кинематографическими предшественниками позволит показать, насколько в наши дни изменилось отношение к людям и чудовищам. В основе этого анализа лежит прочтение образов нежити и сцен насильственной смерти сквозь призму человеческой исключительности.

Вклад Джона Роналда Руэла Толкина в эволюцию монстров, возведшую их на пьедестал в качестве нового идеала, трудно переоценить. Действительно, произведения Толкина оказали большее воздействие на умы с точки зрения оценки роли чудовищ в культурной жизни, чем «Дракула» Брэма Стокера на создание канонического образа вампира. В 1930‐е годы, когда Толкин был еще не знаменитым автором «Властелина колец», а всего лишь профессором в Оксфорде, он подготовил свою антигуманистическую «культурную революцию», разрабатывая основы готической эстетики в статьях, посвященных английскому эпосу. Эти филологические работы Толкина пестрят пренебрежительными и даже агрессивными высказываниями в адрес коллег, изучающих английскую литературу Средневековья. Похоже, Толкину было присуще скептическое отношение к науке в целом, а в отношении литературоведения тех лет у него имелись серьезные предубеждения. Писатель восторженно относился к «Беовульфу», считая, что это произведение было «погублено латинской ученостью» [367] Tolkien J. R. R. Beowulf: The Monsters and the Critics (1936) // Beowulf: New Verse Translation / Trans. Seamus Heaney. New York: W. W. Norton, 2002. P. 106. и что «единственным откровением аналитического исследования в этой области» [368] Ibid. P. 107. является банальность.

Недовольство Толкина коллегами-литературоведами объясняется прежде всего тем, что они относятся к драконам без должного внимания. По его мнению, именно это сделало их неспособными постичь всю глубину «Беовульфа» и, соответственно, дать хоть сколько-нибудь осмысленную интерпретацию этого произведения. Отстаивая значимость драконов, он сравнивал академическую беспомощность коллег с сугубо зоологическим подходом к литературе:

Он [автор Беовульфа. — Д. Х .] ценил драконов, которые столь же редки, сколь и смертоносны, как некоторые ценят их и в наши дни. Они были ему по душе — как поэту, а не здравомыслящему зоологу, — и неспроста [369] Толкин Дж. Р. Р. Чудовища и критики. М.: АСТ, 2018. С. 22. .

Вне сомнений, Толкин был абсолютно прав, обвиняя специалистов по средневековой литературе в безразличном отношении к драконам. Аналогичные обвинения он мог бы предъявить и историкам искусства. Даже Эрвин Панофский в эссе «Готическая архитектура и схоластика» не уделил никакого внимания химерам: с таким же успехом он мог бы описывать не готические соборы, а здания, спроектированные Ле Корбюзье [370] Панофский Э. Готическая литература и схоластика // Панофский Э. Перспектива как «символическая форма». СПб.: Азбука-классика, 2004. .

Так почему же драконы имели такое значение для Толкина? Его научные труды содержат ясный ответ на этот вопрос: драконы необходимы для того, чтобы придать повествованию вселенский, трансцендентный смысл. В своей работе «Беовульф: чудовища и критики» он заявляет следующее:

История «Беовульфа» величественнее и важнее, чем моя воображаемая поэма о гибели великого короля, именно в силу того, что главные противники героя — не люди. <���…> она помещена среди мелких войн между принцами, но превосходит их, как превосходит и все даты и сроки исторических эпох, как бы важны они ни были [371] Толкин Дж. Р. Р. Чудовища и критики. С. 47. .

Как трактовать это утверждение? Имеет ли Толкин в виду, что особые обстоятельства истории человечества обретают подлинный смысл исключительно под воздействием нечеловеческих чувств и вмешательства монстров? Оспаривает ли он понятие антропоцентризма? Так или иначе, особое отношение к драконам и чудовищам легло в основу новых эстетических канонов, разработанных Толкином на страницах его произведений.

Согласно Толкину, дракон пробуждает в читателе особую гамму эмоций, вызывая ощущение «удовольствия от чтения». «Немыслима хорошая поэма без дракона» — подытоживает Толкин. И далее:

Что до поэмы, то один дракон, даже самый горячий, весны не делает, да и на воинство не потянет; а на одного хорошего дракона вполне можно променять то, что не променяешь на целую пустошь. А драконы — настоящие драконы, необходимые как для машинерии, так и для замысла поэмы или рассказа, встречаются вообще-то редко [372] Там же. С. 21. .

Похоже, будущий автор «Властелина колец» был первым, кто распознал спрос на чудовищ в западной культуре и желание увидеть их в качестве действующих лиц в литературе и искусстве. «Героев много, а вот хороших драконов — раз-два и обчелся», — замечает Толкин в своей очередной атаке против литературных произведений, где в центре повествования был человек. Отметим, что литература модернизма никоим образом не доставляла читателям удовольствие общения с чудовищами. Монстрам было отведено место только в «низких жанрах», сказках или готических романах. Рациональная эстетика эпохи Просвещения и последующего времени воздвигла мощный барьер, защищавший «высокую» литературу и искусство от монстров.

Резкая критика в адрес литературоведов — исследователей Средневековья, равно как и истоки писательской карьеры Толкина, свидетельствуют о том, что он хорошо подготовился к созданию эпоса, в котором дракону предстояло проявить себя во всей красе, поправ все максимы рационализма.