Андрей Зоткин - Грязь. Сборник

– Да.

– Тогда спать иди, нечего сидеть по ночам. И выключи своего суицидника.

А это уже перебор. Тот, кто встал на путь искусства, может привыкнуть к тому, что все вокруг втаптывают его мечту в грязь, даже любимые родители в сердце содрогаются от мысли, что их чадо станет звездой на небосклоне, но зачем трогать музыку? Для многих поколений музыка важна как воздух, лучшие их представители живут в ней, разочаровавшись в жизни.

– Прекрати! Перестань оскорблять мою музыку!

– Тебе и вправду нравится этот человек? Колоться, пить, а потом разбиться! Не хотелось тяжело жить!

– Черт возьми, отстань от него! Мне нравиться его музыка. Она – настоящая!

– Ну-ну. Мы с папой подумаем насчёт того, стоит ли тебе это слушать или нет.

Она уходит.

Так постоянно.

Будто все пытается запретить растущему организму жить.

Этот мир смеётся над нами.

Каждый считает себя уникальным.

И каждый день мы разочаровываемся.

Вы это заметили?

Как только человека замечают, против него всегда кто-то начинает бороться. Люди вокруг много что говорят плохого и завистливого, но среди них есть те, кто молчит. Потому что они не понаслышке знают, что это такое. Так мы приобретаем настоящих друзей.

– Кем ты хочешь стать?

– Автором, поэтом и музыкантом.

– Неплохо. И что ты с этим будешь делать?

– Я соберу вокруг себя таких же творческих и светлых людей, и мы будем делать этот мир добрее и счастливее.

– Ну-ну. А из нормальных профессий? Кем ты хочешь стать?

– Никем. Я буду творить. Что может быть нормальней?

– И ты будешь на это жить? Это же смешно!

Иногда затравленный герой понимает тех психов, которые приходили к себе на работу и расстреливали своих коллег.

– Буду. И не твое дело, насколько хорошо.

Так портятся отношения ещё с одним человеком.

Так что же мы имеем на выходе? Очередной разочаровавшийся в себе и в мире подросток. Настало время сменить звёзды на половую швабру. Пора поплыть по течению вместе со всеми. Пора перестать заниматься херью. Надо становиться кем-то.

Но однажды человек всё равно устанет видеть вокруг боль и чувствовать разочарование, достигнет точки кипения, волшебного мига выбора. И отступление здесь будет подобно смерти.

Вода уже на полу. Стол тоже мокрый. Этот вечер выводит из душевного равновесия. Хотя было ли оно вообще? Нет, хватит. Настало время идти вперёд. И плевал я на то, что скажут другие».

Выбравшись из вихря воспоминаний, Зарёв усмехнулся: каким же он был тогда молодым.

Идя по сырой набережной реки Мойки, Николай думал о времени. Как жалко, что мы не можем остановиться, застыть в определенном моменте и проживать его снова и снова, жить в нем, не зная, что будет дальше. Истории надо заканчивать, заключать в сюжет, доводить до финала, который бы всё объяснял. И вместе с объяснениями уходит магия этих моментов, атмосфера приятной загадочности, крупиц непознанного. Время – одна большая трагедия.

Зарёв прошел мимо кафе, в котором когда-то постоянно обедал Достоевский. Теперь оно было названо в его честь, и вход пестрил яркой желтой вывеской. Со стороны Михайловского парка из крон вековых деревьев ветер нес голубой шарик. Такие же сегодня раздавали детям в Эрмитаже. Он летел на фоне серого неба, всё отдаляясь и отдаляясь, бессильно дрожа своей веревочкой. Как бы ты ни любил шарики, их тебе всё равно никогда не хватит. Не лучше ли звериная безмятежность этой человеческой ненасытности? А ведь где-то позади, в дождях истории плачет хрупкий Маяковский, окруженный ореолом непобедимого символа, славой, сплетенной другими, тем, во что его превратили. И никто не должен знать об этом, иначе пролетарская сказка закончится навсегда.

Так закончился обход любимых туристических мест. Теперь Николай был готов углубиться в самую суть этого беспокойного города. Разговоры душных коммуналок, коридоров, «злачных» домов, улиц, подворотен, вокзалов, автомобилей, партеров, утренних спортивных площадок, каналов, музеев, дач на заливе и забытых богом котельных – в этом была настоящая жизнь Петербурга; а царское золото, советская мораль в квадратной архитектуре, восстановление памятников после лихих годов – это было поверхностно, приходило и уходило, а город всё равно продолжал стоять.

Нет, право, это был город тысячи профессий.

Великими становятся только те города, в которых найдется место каждому. Разноплановые и универсальные – только так они будут творить историю сами, не будут игрушкой в ее капризных руках. И не важно, сколько ему лет: двадцать восемь веков насчитывает история Рима. И толку от этого? Несомненно, это одна из жемчужин мирового туризма и культуры, но только одна из. Будьте уверены: здесь найдется место каждому.

В 1919 году Петроград был в осаде. Наступали белые. Защищались красные. «И то, и то – сволочь», – было расхожее мнение. Но властелинами сейчас были они. С начала революции бывшая столица империи пришла в упадок. Люди бежали от террора и нищеты, население города таяло и всё больше проваливалось в грязь и голод нового мира. Люди умирали прямо на улицах. Разбой, тошнотворная бурда вместо еды и бесконечная болтовня, разносимая на штыках, о социалистических прекрасных далях. И, наконец, белые.

Город замер в ожидании. Петроградцы еще располагали оружием, подпольные организации функционировали, и все ждали сигнала: первый дом, подожжённый белыми в самом городе, стал бы началом восстания против красной власти. Белые взяли Гатчину, Павловск. Ликуя, они вошли в Царское село – бывшую резиденцию Императоров. Красные части под командованием бывших имперских офицеров и инструкторов стали переходить на сторону российского триколора. В те осенние дни умирающий город с трепетом поднял голову, всматриваясь в горизонт: бои уже шли на Пулковских высотах.

Капля дождя упала на каменную мостовую, соединив своей траекторией небо и землю. Сразу же скатилась по гладкой поверхности вниз. Через секунду упала вторая, разлетевшись на десяток жидких осколков – и в каждом отражалось тяжелое небо: от края до края – темнота, перекрывшая солнечный свет. А он где-то есть, высоко-высоко за километровыми облаками сияет солнце на глади чистого неба. И им не до наших глаз. А нам не до их высот. Всё важное рядом.

Белая плитка кухонь Петрограда,

Ветреные высотки Мурино,

Солнце лесов Сестрорецка,

Кронштадтская дамба с верой в слабость стихии,

Узкие комнатки Ленинграда,

Верстовые столбы вдоль дороги.

И извечный вопрос:

На чьих же костях стоит этот город?

Чья это заслуга?

И чья вина?

Зарёв вернулся в волшебный квартал. Ограниченный проспектами Литейным, Лиговским, Невским и улицей Кирочной, этот район представлял собой четко структурированное переплетение переулков с красивыми названиями. В этих домах, улочках заключалась невероятная магическая сила, наполняющая случайно зашедших людей энергией, воодушевлением, вселяющая в их сердца некую тайну, ускользающую за каменные повороты улиц. Здесь можно легко затеряться на несколько часов, уйдя с головой в эту волнительную прогулку. Здесь же шумная улица Восстания с этими пресловутыми красными буквами на одном из домов: «Восстания 6», сменяется безлюдным Ковенским переулком. Сплошные стены домов: один пристроен к другому. С фасадов на прохожих смотрят грифоны, сфинксы, львы, лица богов и богинь, прошедшие сквозь тысячелетия, родившись в Древней Греции, тяжелые дубовые листья и портрет Хармса – лицо в десять метров высотой на доме, где он жил: памятник раздирающего одиночества и забвения, что временно и ничтожно перед лицом вечности. У прогулки в этих местах будет множество свидетелей, в том числе и огромная бритая и недовольная голова Маяковского на одноименной улице, обернувшаяся камнем, поднятым людьми на высокий постамент как святыня, как то, что может дать высший смысл, высшее знание, высшую волю. Оракул. Оракул-Маяковский на перекрестке. Моракул. Его Дельфийским храмом выступают углы зданий на перекрестке, вечно серое небо – его звезды, по которым он читает судьбы.