Александр Коротенко - Осколки. 12 удивительных ситуаций

И этот обман бывает приятен обеим сторонам. Немного гордыни, причем не по своей вине и разумению, а по случившейся ошибке. И нет в том злой воли. Что же тут поделаешь? Не вы творец идеи. Не вы творец.

Но каково же быть творцом? Не первозданным, нет, это очень, знаете ли, высоко, а хотя бы принявшим эту миссию на себя. Под давлением, так сказать, обстоятельств. Ведь это же какая ответственность, какая ответственность. К примеру, изобразить лик Богородицы. Или Самого. И впервые. Пусть только сам образ, но их святых и вечных. А если еще знать, что и другие с тебя писать будут. Или даже потом, много потом узнать, что пишут таки с тебя. С того, что ты первым изобразил. Ведь это ж как любить-то надо, чтобы не погибнуть потом от мучений. От мучений, что сделал ошибку. И ошибка эта теперь на свободе. И множится, множится. И что же тут поделаешь? А? То-то и оно. Любовь. Только она, любовь, может все сгладить и оправдать. И ради такого оправдания мы принимаем ее направления и подсказки в то, что зовется – верно. И отступления от того не прощаются, и мы получаем отметины и шрамы. А шрамы, если хотите, так это знаки неизведанных территорий за попытку проникнуть в них.

Вон на мне шрам от пули. Казалось бы, в моем-то положении. Ан нет. И мне пришлось любить. И даже кровь любимой на мне. И все помнится, как вчера было.

Прекрасное создание. Теплое, нежное, ласковое. Гладила меня. Плакала рядом со мной. И заметьте, не единожды. А потом вдруг, как-то стала девушкой. И все больше переживания какие-то пошли, эмоциональность большая. И все одна да одна.

Придет, бывало и разговаривает, разговаривает, спорит с кем-то. И тут тебе плакать, и тут же смеяться. Какое же это счастье такая чувственность, такие переживания.

И вот значит, пришла однажды, села за стол и давай писать. А сама плачет горько-горько и шепчет, шепчет. И тут вдруг открывается дверь и врывается некто и давай на нее кричать и махать руками. А она молчит и молчит. И неожиданно выстрел, и она вскакивает, и опять выстрел, и она падает на пол. Потом собирается много людей, и все шепотом или вполголоса.

И все. Больше ее не было никогда.

Вот так-то. То была жизнь. Настоящая жизнь. Пуля от тех дней до сих пор во мне. Застряла в спинке, да так никто и не достал. Времени-то, сколько прошло о-о, а все во мне до сих пор в переживаниях. В воспоминаниях. И не хочется ничего обдумывать, а только вспоминать и переживать.

А что еще остается мне – старому креслу, стоящему в своем углу в музее. Такова моя судьба – быть мебелью.

Питер. В этом слове есть что-то простецкое, панибратское. Куда значительнее звучит Санкт-Петербург. Но большинство известных мне людей все же говорят «Питер».

Это противоречие мне стало понятно, когда я сам побывал в Петербурге.

Просторный, современный аэропорт, напоминающий прилет в другие страны. Лишенный индивидуализма в архитектуре и интерьере, он напоминал, что ты в России лишь матрешками в киосках.

Я с друзьями вышел на улицу, где нас должен был ожидать лимузин, но его не оказалось. После получасового ожидания, выяснилось, что его не пропускают в зону прилета, и нам пришлось с багажом идти к нему.

Автомобиль был белый, длинный и очень неновый. Водитель к нему относился соответственно, пытаясь компенсировать это излишним подобострастием к нам, что впрочем, не помешало ему сообщить в свой офис о том, что мы курим в салоне. Нас попросили не курить, но через некоторое время водитель принял на себя ответственность и сказал, что мы можем все же курить при открытых окнах. Очень интеллигентный попался человек.

Дорога в отель оказалась на удивление тряской. Лимузин ощущался только своими размерами и просторным салоном. В остальном, это был катафалк, предназначенный для того, чтобы уходящий в мир теней не жалел о покидаемом мире.

Был конец июля, и Европа жаловалась на аномальную жару. Кондиционер в нашем авто не справлялся с заданной температурой, и вот именно таким я увидел Санкт-Петербург.

Кварталы однообразных серых зданий эпохи всеобщего счастья. Ничем не заполненные ландшафтные пространства. И опять жилые коробки.

Ближе к центру архитектура начала меняться, приобретая черты победивших надежд. Здания постарели, но в них угадывалась композиция, и появился декор. Простой, незатейливый, но это уже было желание видеть жизнь красивее, чем она есть на самом деле.

Здания еще постарели, но за некоторыми был уход. Видимо, не все были сиротами.

Появились каналы и мосты, дышать стало труднее. Трафик, господа, трафик.

Нас окружали невысокие, но довольно изящные здания. С продуманными фасадами девятнадцатого века. Но все они напоминали театральные декорации. В том смысле, что близко их лучше не рассматривать. Это становилось очевиднее, глядя на церкви и соборы, которые на удивление выглядели очень респектабельно и ухоженно. То есть жизнь начиналась не с городской, обычной среды, а с наиболее значимых мест. То есть не важно, в чем вы тут каждый день ходите, главное, чтобы на выход у вас был приличный костюм. То есть вас приглашали не в дом, а в специальную комнату для гостей. Это сильно напоминало разорившегося аристократа, который скрывает свою бедность всеми возможными способами и, как говорят в России, «пускает пыль в глаза». Именно налет чего-то бывшего лежал на всем центре Питера. С ним, с этим Питером, уже можно было не считаться, потому что он перестал быть Санкт-Петербургом. И, видимо, давно и безвозвратно.

Мы остановились в довольно приличном отеле «Кемпински», администрация которого, устанавливая цены на свои услуги, видимо, руководствовалась исторической памятью, а не реальным ощущением места и времени, а может быть, просто включила в стоимость номера осмотр всех архитектурных достопримечательностей города и шоу «Белые ночи».

И они имели на это право. Ведь рискнули же они здесь построить отель.

Все, что происходило в течение дня, было довольно утомительно, и вечером я сидел в баре отеля на первом этаже, окна которого выходили на улицу. Полумрак, кресла «Честерфилд», тихая музыка и пара посетителей. Я попросил принести «Хеннесси», курил и рассматривал посетителей, пытаясь представить их жизнь и характеры. В общем, почти скучал.

В какой-то момент я встал и пошел к барной стойке. Вот тут-то я и увидел ее. Боковым зрением я обратил внимание на движение за столиком рядом с выходом. Оглянувшись, я увидел девушку, откровенно улыбающуюся именно мне. Но я не придал этому значения. Однако, когда я возвращался к своему месту, она опять привлекла своим поведением мое внимание. Это была проститутка.