Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке

Мы прибыли в церковь в светлых одеждах, и дамы были в соломенных шляпках, но за внешней благопристойностью скрывалась полная растерянность, поскольку Ваня оказался религиозной сиротой. Бог от дитяти все же не отказался, и двое немолодых крестьян, пешком пришедших из дальней заозерной деревни помолиться, помогли приобщить нашего ангелка к католической церкви. Ваню с его четырьмя родителями увели в крестильню, а оставшиеся сидели в торжественной тишине деревянного костела, благоговейно разглядывая привядшие лепестки алой розы у ног печальной мадонны, укутанной в ярко-синее покрывало.

Когда счастливый Таракан с зажатыми в кулачке предписаниями и бумажными молитвами выкатился из костела, то Барон спросил, чем же он может отблагодарить крестных родителей. Они стояли перед нами в поношенной одежде — хроменький человечек с обшарпанной сучковатой палкой в большой красной руке и полуслепая женщина в белом платочке, и, с трудом подбирая русские слова, сказали, что просто выполнили свой христианский долг. Барон тогда побегал по деревне и нанял машину, чтобы отвезти их домой. Они сели, сильно смущаясь, а мы долго смотрели с церковного холма, как новенький кремовый автомобиль, ослепительно сверкая лаковыми крыльями, уносил вдоль озера в маленькую прибалтийскую деревню частицу нашей коллективной души.

Мы кончили ужин на этой возвышенной ноте, пора было планировать свое путешествие и собирать вещи.

Ваню повели укладывать в доме у Татьяны, чтобы он не мешал матери утрясать свои финансовые проблемы в дворовом флигеле, но тут в доме раздался женский крик, и оттуда в ночном одеянии выскочила всклокоченная Вельма. Она носилась среди перепуганных дачников, потрясая сухими кулачками, и сыпала проклятья на разных языках богохульникам, язычникам и прочей антиклерикальной сволочи, перемежая их площадной бранью. Через полчаса мы уже знали все.

Оказалось, сегодня утром Виелонис крепко напился в сапожной мастерской и, выйдя в одних трусах помочиться к забору турбазы, увидел там местных сантехников. Их было всего двое, и Виелонис дополнил компанию в духе «труа» соцреализма. Вернувшись назад, он обнаружил на сапожной мастерской замок, что сильно нарушало его планы — он планировал там отоспаться. Не долго думая, Виелонис поднялся на холм и проник в исповедальню.

Его разбудила грешная деревенская старушка, и он отпустил грехи через окошечко с деревянной решеточкой ей, а потом и другим старушкам, среди которых оказалась и Вельма. В юности Виелонис писал иконы, и предмет ему был знаком. Вышел он из исповедальни вместе с последней старушкой, и старушка, увидев его личико, отделенное от трусов густой брюшной порослью, упала в обморок, в результате чего костел закрылся для повторного освящения, и Вельму известили об этом по телефону.

День, и без того тяжелый, закончился страшным скандалом между Жеминой и Стасисом, разразившимся у сеновала. Разобрать слова было невозможно, но Стасис на чем-то настаивал, а мать запрещала, крича и плача. Такие скандалы были нам не вновь, и квартиранты тут же разошлись по своим комнатам, и на улице не было ни души.

— Андрюс, ты мне послан богом! — не выходили у меня из головы слова Жемины, и это была неплохая формулировка.

Но не раздастся ли завтра голос строгого отца: «Где ты, Адам? Отчего же ты прячешься от меня?» И Адам, лихорадочно укрывая гениталии листьями смоковницы, отзовется и дважды предаст, убоявшись терний и волков на поле трудов своих.

— Это не я, — скажет он сначала, — это она.

— Ты же сам мне ее дал, — скажет он потом.

Но сейчас мы были одни, и Адам развлекался, расплетая и заплетая мои волосы. Ему нравилось это тихое занятие.

— Идеальный материал для сетей, — сделал он вдруг неожиданный вывод, — попал и пропал.

— Возьми мои спицы в тумбочке, я научу тебя, как это делается.

— Это по вашей части — нам это ни к чему, наше дело не попадаться.

— Зря отказываешься. Пауки в собственных изделиях никогда не запутываются. Они там цокотушью кровушку пьют в свое удовольствие.

— По-моему, тебе здорово твой бывший муж насолил! Первое настоящее чувство?

— Вряд ли, я ведь тогда и сама еще не была настоящей. Вот когда он задел мое самолюбие, то это уже было настоящим.

— И с тех пор ты предохраняешься от всего на свете?

— С тех пор я не люблю глубинных раскопок в своей душе. Знаешь ли, путь в ад обычно вымощен благими намерениями.

— Не очень-то и хотелось, — заметил он, — в конце концов, душа не является твоим самым приятным местом.

— Вот это уже слова не мальчика, но мужа. Остановимся на туристической географии в стиле Жюль Верна — поверхностно, но о-очень интересно.

— Со временем белые пятна на картах исчезают, и интересы меняются.

— Одному старому еврею в КГБ дали глобус и спросили, куда бы он хотел мигрировать, если представится абсолютно свободный выбор. Он долго крутил его, а потом попросил какой-нибудь другой глобус.

— Неплохая идея, вроде перестановки кадров в наших министерствах. Что же у тебя ничего не получилось с этим?

— Не соблюла главного условия — пресыщенность информацией отсутствовала.

— Все еще впереди?

— Знаешь, я стараюсь не запоминать любимых стихов полностью, тогда сохраняется желанная тайна. В детстве я прочла две строчки из Эдгара По, они цитировались в «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова. Я повторяла эти строчки, пока не прочла все стихотворение, а оно оказалось громоздким и многословным, и очарование пропало.

— Я помню эти строчки, что-то про обольстительную утопленницу Аннабель Ли и грозные силы пучины — задумчиво произнес Андрей Константинович, углубляясь в детские воспоминания, а моя мысль тут же вильнула вбок, явив мне новенький балет об утопленной дочери Маргариты.

— Ты случайно в юности стихов не писала?

— Поэзией я занялась совсем недавно — призналась я, и Андрей Константинович выразил глубокую заинтересованность в моем самом последнем стихотворении. Я не посмела отказать ему в этой малости.

Underground. The children imagine Gestapo.

Oh, terrible death of the plumber Potapoff.

Дети в подвале играли в гестапо, Зверски замучен сантехник Потапов (англ.)

— Да, лаконичность прямо-таки японская. И много у тебя этих мелких пакостей?

— Целый цикл на двести долларов, — снова призналась я, — я продала его одной американской переводчице вместе с авторским правом. Она была без ума от черного детского юмора и опубликовала этот перевод под своей фамилией. До сих пор мучаюсь, что продешевила, там ведь было еще несколько историй в прозе.

— Теперь я понимаю, почему маленький Восьмеркин улепетывает из песочницы, когда ты показываешься на горизонте.

— Я открою тебе страшную тайну — в детстве меня все звали Марой. Мать говорит, что я сама себя так назвала, а Мара в славянской мифологии — личность темная и непонятная. Ее имя связывают со спутницами молодого Марса — когда тот еще не был богом войны, а занимался плодородием. В зрелом возрасте он увлекся войнами, а всякие мары, маржены, марухи разбрелись, кто куда, и в знак протеста стали пакостить — спутанная пряжа, ночные кошмары, обман чувств. Маленькие дети их до смерти боятся. а большим лучше вообще не впускать эту нечисть в свой дом.