Франтишек Кубка - Избранное

— Осталось немного, — утешал его Иржик.

Все белее становились берега, прибрежный песок слепил глаза. Море вздулось волнами с развевающимися гривами. Над плоской, словно поверхность стола, землей поднималось солнце, и на этом столе как детские игрушки были разбросаны крыши, башни и дозорные вышки городов. Галиот качался на волнах, будто в танце, и они то вырастали над бело-зеленой равниной, то исчезали в ней. Матросы подбирали паруса. Прибой, накатывающийся со стороны английского берега, теснил корабль в левый борт. Засвистел в такелаже ветер, заскрипела палуба, застонали свернутые паруса.

— Вот так нас всегда встречает родина, — торжественно произнес капитан и, как бы благословляя эту землю, поднял руки.

И Иржика охватило неудержимое желание скорее покинуть корабль и ступить на твердую землю, желание, которого он не испытывал даже после долгого морского пути, приближаясь к Венеции. На этой, теперь уже совсем близкой земле, у него не было дома, но ему вдруг неистово захотелось увидеть женщину, которую он любил, еще не зная, что такое любовь, но иной любви он так и не ощутил никогда. Эта женщина уже совсем рядом — только протяни руку, до нее можно доплыть, добежать! Она не знает, что он спешит к ней. И что этот долгий путь из Стамбула был к ней. Не знает, что он искал ее, блуждая среди других женщин как в лабиринте. Она не знает, что он любил ее даже в ненависти, убивал и грешил ради нее. Завтра, может, послезавтра он увидит эту удивительную женщину. Но он не явится к ней просителем, не падет перед ней на колени, не спросит, любит ли она его, не поддастся очарованию ее диковинных глаз. Он только скажет:

— Я пришел! Иди за мной вслед! Ты хочешь королевство? Я добуду тебе его! Хочешь узнать, что такое любовь? Я научу тебя. Покажи мне моего сына, ты — прекрасная, ты — жестокая, ты — милосердная, ты — коварная! Долгие годы ношу я в себе твой образ. Тысячи миль ты странствовала вместе со мной, и ни разу я не засыпал в одиночестве, всегда только с тобой. И потому я не пойду к тебе, я не хочу видеть тебя в твоих драгоценностях, шелковых одеждах, перчатках и с высокой прической над белым лбом! Я не хочу видеть тебя рядом с твоими детьми, с твоим чернобровым пфальцграфом, который откликается на прозвище «король», я не пойду за тобой, лучше я стану ландскнехтом у кого угодно — у Мансфельда, у датчан или у шведов, я не возьму тебя с собой на свою родину, ты недостойна ее — такой чистой, такой святой, ты — чистая, ты — развратная, ты — колдунья, аминь!

Теперь голландские берега, к которым гигантскими прыжками приближался галиот, не казались ему такими заманчивыми, а потому он с трудом добрел по шаткой палубе до темной каюты и рухнул на койку. Долго лежал он, уставясь в потолок, где, поскрипывая, смыкались полукружия балок. Взгляд его остановился на ржавой скобе, и он долго, до рези в глазах разглядывал ее, пока не понял, что плачет. Уткнувшись головой в подушку, пахнущую морской травой, он уже не пытался сдерживать слезы.

Вошел капитан и удивился — отчего гость плачет, ведь корабль вот-вот пристанет к голландскому берегу в гавани Флиссинген, на самом большом из многочисленных заливов, которыми море врезается в пески Нидерландов.

Иржик сел на край койки и попытался объяснить слезы, не желая признаваться постороннему в своих смятенных чувствах:

— Это у меня после долгой и опасной дороги.

Но капитан сказал:

— Будет вам! Я слишком стар, чтобы не заметить любовного недуга. — Он достал из кармана сюртука книгу: — У нас дома, когда становилось тяжело, обычно открывали наугад Библию! Куда упадет взор, там и ответ.

И ржи грустно улыбнулся, но все же открыл Библию, и взгляд его остановился на стихе:

«Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе. Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный».

Он читал вслух, и лицо его прояснялось.

Капитан сказал:

— Вы прибудете в счастливый миг! Я же говорил, что вы мучаетесь от любви!

Иржик молча пожал ему руку.

Наконец парусник вошел в гавань Флиссингена, забитую галерами, фрегатами и лодками, и вот — о, счастье! — они причалили!

Своего коня, верного спутника от самой Савойи, Иржик на радостях подарил капитану «Сен-Мориса».

— Капитаны не ездят верхом, — сказал он, — но, может, у вас есть сын, который с удовольствием покрасуется в седле перед своей подружкой.

— Сын у меня есть. А подружка его и вправду живет вдали от города, — сказал капитан, с благодарностью принимая подарок.

Корабельщикам Иржи раздал все, что еще оставалось в его мешках. И взошел на деревянные мостки с одной-единственной котомкой за плечами.

На берегу он разузнал дорогу на Гаагу. Из-за оград рыбачьих домишек доносился приятный аромат яблок, а на клумбах цвели цветы.

Боже, в каком же благословенном краю очутился Иржик, и как близок был он его сердцу! Все здесь напоминало Гану, только это была Гана, пронизанная сетью каналов с заросшими камышом заливами, где вербы купали в воде свои ветви. Богатая и благоухающая равнина была так похожа на его родные места, только без горы Гостын в отдалении! Зато деревни здесь были богаче и вид имели более веселый. Домишки были сложены из красного и серого кирпича, а крыши круче и наряднее. Чистотой сверкали узкие окна с занавесками и цветочными горшками, свежестью благоухали луга, и на удивление чистые черно-белые коровы паслись на зеленых травах. В белоснежных чепцах на аккуратных белокурых головках по подметенным мостовым чинно шествовали опрятные женщины в деревянных башмаках или стояли у отмытых до блеска порогов своих домов. Лица их были бело-розовыми, кровь с молоком, а голубые глаза сияли словно отражение неба в воде.

Сотни ветряных мельниц махали над лугами крыльями, и паруса лодок — белые, коричневые и желтые — нес как бабочек ветер над открытыми и спрятанными от глаз каналами.

Иржик шагал пешком по этому прелестному краю, потом ехал в наемной повозке от деревушки к деревне, от городка к городу, он всходил на пузатые лодки с веслами и без весел, с парусами и без них и плыл по водам каналов вдоль дорог, под мостами и над дорогами, вдоль лугов и садов, холмов, мимо канав и дамб. Над головой проплывали разноцветные мостики. Другие мосты со скрипом расходились перед ним, пропуская лодку. Он плыл по аллеям тополей и ольхи, через березовые рощи и дубравы, мимо болот, где гнездились дикие утки, мимо стай задумчивых аистов, занятых охотой в камышах, мимо молчаливых рыбаков и стаек голых детишек, с визгом резвящихся на мелководье.