Франтишек Кубка - Избранное

— Я хорошо ее знаю, — говорил господин Остерхоут. — У меня фарфоровая мануфактура в Делфте. Еще до того, как они приехали в Гаагу, принц Нассауский попросил меня изготовить для их дома красивую посуду, настенные тарелки и вазы для цветов. А потом меня пригласила сама леди Бесси. Это когда к ней приплыли через Па-де-Кале английские дамы и королеве срочно понадобились для них подарки. Только с оплатой она никогда не торопилась. Но я подумал: «В крайнем случае мне заплатят Генеральные Штаты!» А вообще-то я ее люблю. Совсем не гордячка и без этих женских причуд. И никогда не лжет. Не будь она так красива и не имей столько детей, я бы сказал про нее, что она мужского склада. Но в отличие от подобных женщин у нее золотой голос! Вы ей подчиняетесь, даже когда она требует от вас невозможного, например, сделать за ночь целый набор расписных чашек. И художникам с ней трудно. Она не желает позировать, но любит, когда ее рисуют. Одну или с детьми.

— А почему вы называете ее королевой сердец?

— Наверное, из-за безумного Христиана Брауншвейгского.

— Он ее любовник? — робко спросил Иржик.

— Не думаю. Говорят, она верна своему мужу. Ну а тот, прямо скажем, особой добродетельностью не отличается. Недавно отправился в сопровождении двух пфальцских дворян — будто бы полюбоваться на новые ветряные мельницы в Схевенинген. Пути туда часа три. А он вернулся через четыре недели. Застрял у амстердамских шлюх. Матросы привезли туда туземок с Явы. На них-то король и отправился полюбоваться. А еще он как-то раз уехал в Париж и пробыл там бог знает сколько времени.

— Королева, наверное, грустит? — сказал Иржик.

— Не похоже. Собак и обезьян она любит больше, чем господина короля. В саду своего дома на улице Ланге Форхаут королева устроила целый зверинец.

— Она ездит верхом?

— Как амазонка! И ко мне в Делфт приезжает в мужском седле, часто одна, без конюха.

— А чехи есть в Гааге?

— Да. Дворяне, их семьи и слуги, что притащились за ними. Большинство служит в войске принца Нассауского. Я слышал, что Спинола схватил кое-кого из них в Бреде и тут же повесил.

— Нас по всему свету ловят и вешают.

— Попадись папистам пфальцграф, они бы и его повесили. У нас творится то же. Все переругались из-за какой-то предестинации {159} 159 Предестинация — предопределение к вечному блаженству (на небе) или на вечные муки (в аду); по вопросу о том, насколько абсолютным является это предопределение, существовали разногласия между кальвинистами и лютеранами. . Те, кто верит в предестинацию, убивают тех, кто в нее не верит! Знать бы, что это за штука. Я разбираюсь в фарфоре, а теология меня не интересует. Но я слыхал, что недавно дядя Фридриха, Мориц, велел казнить семь голландских дворян и выставил их головы в железных корзинах на башне в Гааге. Может, вы их там еще увидите.

— На мостовой башне в Праге тоже висят головы казненных панов.

— Гм… Мориц Нассауский — крестный отец сына королевы. Того, которого она понесла в Чехии.

У Иржика кровь ударила в голову.

— Я сказал что-то неприятное для вас, господин? — озабоченно спросил старик.

— Нет, нет! Рассказывайте. Сколько я скитаюсь по свету, но еще не встречал никого, кто столько знал бы о семье моего короля. Я видел только двух его детей — Фридриха Генриха и Рупрехта, которого должны были назвать Пршемыслом, потому что он родился в Праге. Королева бежала из Праги перед самыми родами… — Иржик умолк. Потом продолжил: — Юность я провел в городе Кромержиж на Мораве. Там есть храм святого Морица.

— Мориц был христианским воителем, как я слышал, — сказал старец. — Он командовал римским легионом, в котором солдаты-христиане не желали приносить жертвы идолам. За это император Диоклетиан {160} 160 Диоклетиан (243 — между 313 и 316) — римский император в 284—305 гг., в 303—304 гг. предпринял гонение на христиан. велел их всех убить. Много крови было пролито по таким вот неразумным причинам. Я верю только в свой фарфор.

И он принялся на все лады нахваливать фарфор, хотя Иржик его уже не слушал.

А за окном экипажа мелькали луга с черно-белыми коровами, деревенские дома с узкими фронтонами, каналы с пузатыми лодками на них, разноцветные мостики, дамбы, поля гвоздик и маков, аллеи тополей и ольхи, вербы на болотах, все то, что он видел и день и два назад.

— Моя земля похожа на вашу, но в ней больше разнообразия! — сказал Иржик.

— Вашу землю создал бог, а нашу — люди, — заметил господин Остерхоут. — Все люди занимаются делом, которое кто-то когда-то начал. Особенно мы, голландцы.

Так за разговором они добрались до Делфта, который оказался миниатюрным Роттердамом, с точно таким же собором, узкими и аккуратными домиками на площадях и с цветами на окнах.

Господин Остерхоут пригласил Иржика к себе на ночлег.

— Люблю гостей, — сказал он, — не выношу одиночества. Всех моих родных унесла чума. Это мне наказание за грехи, которых я не совершал.

За столом прислуживала глухая старуха в длинной черной юбке, в белом чепце на лысой голове и деревянных башмаках на босу ногу.

— А я пока что еще не наказан за грехи, которые уже совершил, — сказал Иржик.

— Бог несправедлив, — заключил старик. — Впрочем, что такое грех, а что — нет? Сто лет назад во времена Рабле люди задумывались об этом меньше, чем сейчас.

После ужина господин Остерхоут спросил:

— Хотите поглядеть на королеву? У меня есть ее портрет на фарфоре, сделанный в моей мастерской.

Он принес тарелку и протянул ее Иржику.

— Это сделано по рисунку делфтского мастера ван Миревельта. Вы только посмотрите поближе!

Иржик узнал портрет, украшавший кабинет сэра Томаса в Пере. Это из-за него он натворил в Стамбуле столько грехов!

— Она все так же красива? — спросил он как можно равнодушнее.

— Еще красивее! — восторженно воскликнул мастер Остерхоут. — Она как весточка из прошлых веков.

— Для кого вы сделали эту тарелку?

— Для королевы. Это был ее подарок Христиану Брауншвейгскому. Двенадцать тарелок с золотым ободком, а на дне — портрет леди Бесси. Я велел изготовить тринадцать штук. Двенадцать я продал ей, а тринадцатую оставил себе.

Иржик отвел глаза от тарелки и протянул ее мастеру.

Но то ли рука у него дрогнула, то ли тряслись сухие пальцы мастера Остерхоута, но тарелка выскользнула, упала и разбилась вдребезги.

Оба вскрикнули. Расстроенный Иржик просил прощения, предлагал расплатиться и проклинал самого себя.

Господин Остерхоут побледнел.

Иржик, ползая на коленях, подобрал с пола осколки. А старик, с трудом склонившись над столом, попытался их сложить, обронив при этом:

— Красивый фарфор разбивается на красивые куски. Я склею их. Отрубленную руку господина Христиана не приставишь к туловищу. Но вы, молодой человек, будьте настороже! Не то вас настигнет кара за ваши грехи!