Франтишек Кубка - Избранное

Это не говорилось вслух, но было написано на их жестоких и бесстрастных лицах.

Откуда-то из заповедного леса донесся треск итальянского барабана — к летнему дворцу «Звезда» подходили части королевской гвардии, чтобы вместе с веймарской пехотой залечь в засаду под деревьями и на болотистых обочинах дороги.

— Для чего их там прячут? — проворчал Турн. — Чтобы с ними ничего не случилось?

Но когда Ангальт-старший поинтересовался наконец мнением Турна о диспозиции войск, тот весело загудел:

— Сами небеса не нашли бы более удобного места для битвы. Город — за спиной, позиция — на горе, образцовый ordre de bataille [21] боевой порядок (фр.) . , неприятель там, внизу, совсем должен потерять голову, чтобы решиться принять бой. Они отойдут на север.

Турн все еще не допускал мысли, что именно сегодня быть решительной баталии.

Но изменил свое мнение, узнав о ночном побоище в Рузыни, где было перебито немало мадьярских драгунов, и еще, когда ему показали мост через Шарецкий ручей и болото вдоль него, уже занятые войсками Лиги, которыми, как донесли лазутчики, командовал валлонский генерал Тилли.

В сопровождении Иржика Турн поскакал на правое крыло, к мадьяру Корнишу, который силами трех эскадронов своих драгунов стоял у самого леса за моравскими рейтарами полковника Штубенфолла. Корниш, хмурый как черт, грыз сырую свеклу и даже не привстал, когда маршал остановил перед ним коня.

— Gruß von Bornemisza [22] Вам поклон от Борнемисы (нем.) . , — звучно гаркнул Турн, но Корниш продолжал глядеть в землю.

— Борнемиса лежит в лазарете Святого духа и уже вылечился от лихорадки, — объяснил Корнишу Турн.

— Nem tudom [23] Не понимаю (венг.) . , — не понял Корниш.

— Sag’s ihm auf welsch [24] Скажи ему по-французски (нем.) . , — приказал Турн Иржику. Но Корниш не понимал и по-французски. Подскакал полковник Штубенфолл, который во время турецких войн довольно долго прожил в Венгрии. Он доложил маршалу о прибытии и предложил свои услуги в качестве переводчика.

Услышав, что его генерал, раненный в стычке у Раковницкого ручья, выздоравливает, Корниш пощипал себя за усы. Но продолжал молчать. Тогда Турн ласково и дружелюбно объяснил ему, что, дескать, он, генерал Корниш, — командующий столь знаменитого и славного войска, присланного королем Габором (Турн сознательно величал Корниша генералом, а Бетлена — королем), — имеет точно такое же право, как и остальные присутствующие здесь генералы, обозреть и одобрить ordre de bataille. Корниш ответил, что не он здесь играет первую скрипку. Этой ночью главные силы его полка понесли изрядные потери. И теперь он не желает ничего иного, кроме как позиции, где бы вражеские орудия не превратили его в гуляш.

Турн даже не улыбнулся:

— Вы опытный генерал и сами выберете наиболее удобную позицию, откуда ваши драгуны наилучшим образом смогут досаждать неприятелю. Не хотите же вы, чтобы ваши герои мерзли в бездействии в тылу армии? Едемте, я вам кое-что покажу.

Корниш покачал головой, но все же тронул коня и вместе со Штубенфоллом выехал на левое крыло, к самому склону горы. Турн указал мадьяру на ровную, спускающуюся к деревне Ржепы пашню:

— Выстроив своих драгун полумесяцем, вы сможете отсюда врубиться в ряды неприятеля и рассеять его как стайку воробьев, когда он будет карабкаться снизу.

Корниш кивнул головой, но заметил:

— Надо бы дождаться подкрепления.

Подкрепление это, как хорошо было известно Турну, вот уже три дня стояло у Черного Костельца.

Корниш молча снял шляпу и, пришпорив коня, снова вернулся на правое крыло. Только когда сам Ангальт-старший явился с просьбой поддержать левый фланг, он отдал приказ стоявшим в поле в тылу драгунам перегруппироваться полукругом за второй линией. Корниш не подчинился ни Турну, ни Ангальту.

Между тем Иржик уже позабыл про свое утреннее намерение проливать чужую кровь. Он лихо скакал на коне, внимая громогласным раскатам Турна и дивясь про себя его терпению.

— Небось тебе и невдомек было, Ячменек, — говорил Турн, — сколько приходится потрудиться ради такого вот ordre de bataille.

Но никакого боевого порядка в войсках уже не было, они копали шанцы. Ангальт-старший хотел как можно скорее выстроить укрепленный лагерь по старинному нидерландскому образцу, как неделю назад у Раковника, и беспрестанно ворчал, что не хватает лопат и кирок, а король, которому надлежало обо всем этом позаботиться, ничего не прислал и посылать не собирается.

Медная пушка перестала стрелять.

И тотчас же в тишине над мирно трудившимися солдатами закружили вороны. Над недостроенными шанцами развевались на ветру бело-голубые знамена, и на воткнутых в землю пиках мягко трепетали ленточки. Усатый Стырум в седле курил по новой испанской моде набитую индейским табаком прямую трубку. Табак он получил от Мансфельда, а тому эти дурманные листья презентовал какой-то валлонский капитан.

В это время доктор Скультетус закончил предтрапезную молитву, возблагодарив за хлеб и воду, которые господь в неизреченной благости своей дарует жаждущим. Слуги начали обносить яствами. Посредине длинного стола сидели друг против друга король Фридрих и королева, а по правую руку от них — послы Конвей и Вестон. Слева от короля сидел, впервые приглашенный к столу, сэр Нетерсол, а рядом с королевой — бледный сэр Гоптон, только что возвратившийся из лазарета. Его соседом был сэр Джон Раскин, секретарь английских послов. Рядом с Нетерсолом занимал место капитан Сидней Пойнтс, брат которого, поэт Роули, в эту минуту с отрядом королевской гвардии готовился к бою у летнего дворца «Звезда». Единственным неангличанином среди гостей был проповедник Скультетус, но и тот молился по-английски и на этом же языке пытался поддерживать беседу.

В тот момент, когда гости намеревались приступить к трапезе, стекла на всех окнах задрожали от отдаленного выстрела.

Гоптон в волнении вскочил:

— Орудийная пальба!

Но король Фридрих улыбнулся.

— Самое большее — перестрелка! Бюкуа ранен и не примет сражения. Приятного аппетита!

Он принялся за еду. Но королева побледнела. Лицо ее стало белее мрамора, ложка в руке задрожала. Чтобы успокоить королеву и показать себя героем, привыкшим к звукам баталий, сэр Гоптон спокойно осведомился у леди Бесси, знакома ли ей местность у Белой горы.

— Весьма хорошо. И сама гора и тамошний заповедный лес. Мне нравится это место, особенно весной.

— Говорят, будто Бельведер был задуман как приют грешной любви, — сказал Гоптон.

— Весь этот лес создан для любви, особенно весной, — ответила королева.

Снова зазвенели окна.

— Это стреляют наши, — заметил Нетерсол.