Франтишек Кубка - Избранное

— Это стадо свиней разбежится при первом же выстреле, клянусь богом!

Ангальт выругался и пришпорил коня. Эти беседы ему надоели.

— Турн уже в Праге видит сны, — сказал молодой Ангальт.

— А Фредерик уже в постели у Бесси, — засмеялся Гогенлоэ. — Может, там он хоть что-нибудь сможет.

Они приближались к каменоломням под Белой горой. Те розовато светились в отблеске багряных небес.

— Расположимся между Мотолом и «Звездой». Может, там уже строят шанцы. Поглядим, — говорил молодой Ангальт. Гогенлоэ опять отмахнулся, будто хотел сказать: «Мне уже все равно. Хочу спать».

Была ночь с субботы на воскресенье 8 ноября. После многих темных ночей снова ясно светила луна.

Фредерик спал, но Бесси рядом с ним не было.

Она сидела за широким столом в Зеленой комнате перед двумя свечами, за которыми следил осунувшийся Иржик. В окнах на страговскую сторону было видно огненно-красное небо.

Королева говорила спокойно и тихо:

— На Белой горе расположилось на отдых чешское войско. Ангальт и Гогенлоэ лежат в постелях эрцгерцога Фердинанда и Филиппины Вельзер {111} 111 Филиппина Вельзер (1527—1580) происходила из богатой патрицианской семьи; в 1557 г. на ней тайно женился эрцгерцог Фердинанд Тирольский (1529—1595), второй сын императора Фердинанда I, наместник Чехии; в 1576 г. брак стал открытым; жила в замке Кршивоклат. . Отцвели анемоны. Опали желтые листья. Солдатам скорее всего не позволят разжечь костры. Они трясутся от холода, озлоблены. Лондонские карманники из полка Грея давно уже разбежались. С нами остались лишь вечные искатели приключений, чей хлеб — война. Сэр Гоптон поправляется от раны, которую получил у Писека. Я велела позвать его на обед. Будет воскресный прием для господ Конвея и Вестона, которые все еще не получили ответа от Фридриха. Это я запретила ему отвечать, покуда наш спор не решит оружие. Оно еще может перевесить чашу весов в нашу пользу.

— Прага должна выстоять, — неуверенно заявил Иржик.

— Я хотела быть чешской королевой, — вымолвила Бесси.

— Вы и так чешская королева.

— Возможно, еще день или два, — сказала она. — А я хотела быть вдовой Фридриха, как Мария Стюарт, которая была вдовой лорда Дарнлея и правила сама. Я хотела родить чешского короля от тебя, Ячменек! Ты мог стать моим Босуэлом, только более счастливым, потому что ты не такой бесноватый. Но теперь я вижу, что все это несбыточные мечты. Холопов нам не поднять, и никто не сделает из них новых гуситов. Паны не хотят, земаны не могут, а горожанам все безразлично. Королевство гибнет, раздираемое изнутри. Один турок мог бы помочь. Но все боятся турка. Даже пан Будовец. Ты боишься турка, Ячменек?

— Если он за нас, то чего бояться?

— Почему ты не ложишься, Ячменек?

— В такую-то ночь?

— А Фредерик спит… И потому я не с ним, а с тобой. Ты и только ты помог мне выстоять в этом замке. Меня не страшили ни чары, ни грехи, ни следы засохшей крови, которой обагрены все здешние камни. Даже покойного Рудольфа я не боялась, когда ночью ходила по длинным коридорам. А ведь я видела, как он подкрадывается на цыпочках и колет шпагой свою тень на стене. Сто лет созревала здесь война, вести которую пришлось нам. Двести лет вас ненавидят, боятся, презирают и преследуют. За то, что вы восстали против всего света. Двести лет терзает вас ваша злая судьба. И вот теперь, глядишь, и кончилась бы эта буря. Вы могли бы выплыть в тихую заводь. Но у вашего корабля нет кормчего. Вы искали его на чужбине. Вот он спит рядом и верит, что находится под охраной десницы господней. Так бы спокойно он лежал, если бы был мертв. Но никто его не убьет.

Иржик грустно посмотрел на нее.

— Доктор Есениус, — продолжала королева, — сказал, что на этот раз беременность протекает тяжело. Наверное, так оно и есть. Потому что я ношу в себе внука служанки, которая рожала в ячмене и зубами перегрызла пуповину. Тебе на радость зачала я этого ребенка на покрывале из белых цветов. Я не знала любви, но это дитя люблю какой-то странной любовью, первого из всех моих детей.

Зарево над Страговом угасало. Это догорели сожженные деревни. По небу плыла ясная луна.

В Зеленую комнату шумно вошел граф Генрих Матес Турн. Не извинившись за вторжение, он с грохотом сел за стол.

— Не могу спать, миледи, — загудел он. — Я искал вас. Знаю, вы как вино будоражите кровь. Вы тоже ждете завтрашнего дня? — Он грохнул кулаком по столу. — Мне хотелось увидеть вас перед завтрашней битвой. Мы выиграем ее, потому что нам надо ее выиграть. Императорские войска остались без вождя. Лазутчики донесли, что Бюкуа ранен. Позади них пустой и сожженный край. Без хлеба им нельзя, а когда отгоним их от Праги, они опрометью побегут на север к Лабе искать полные амбары. Но крестьяне скорее спалят зерно, чем отдадут им, не позволят они антихристу напечь из него хлеба. Скотину крестьяне побьют. А потом по пояс навалит снега. Максимилиан надеется до рождества поспеть в Мюнхен. Он отойдет, и тогда — конец второй войне. Первую мы, можно сказать, выиграли, когда я ворвался в Вену, и только этот проклятый Дампьер спугнул моих вояк. Впрочем, дьявол уже унес его в пекло. Потом будет третья война, когда мы вторгнемся в Баварию и разгоним Лигу. Бетлен захватит Штирию и Вену. Турок пошлет в Буду своих янычар. И будет четвертая и пятая война, а потом — победа! Вы станете императрицей, королева!

Она рассмеялась.

— Не верите? Даже вы перестали верить? А король?

— Спит…

— Пусть спит. Пускай проспит хоть весь завтрашний день. Завтра в храмах прочтут слова Евангелия: «Итак, отдавайте кесарево кесарю, а божие богу».

Мы разгромим императора и возблагодарим господа. Пока король спит, мы выиграем битву. Пойдешь со мной, Ячменек?

У Ячменька загорелись глаза. Он перевел вопрошающий взгляд на королеву.

— Иди, иди, Иржик! — радостно вскричала она.

— «Наш господин бояться не велит…» — запел Турн. Чешские слова он коверкал, но мелодию выводил верно.

Медленно отворились двери. Вошел Фридрих, босой, в ночной сорочке. Протерев глаза, он спросил:

— Что, уже утро, Бесси?

— Идите спать, сэр, — сказала королева.

Турн непочтительно засмеялся.

— Мне показалось, я слышу торжественный марш моих войск, — объяснил Фридрих.

— Идите спать, сэр, чтобы завтра в здравом уме отвечать английским послам на вопрос — не угодно ли вам отречься от престола, — сказала королева.

— Ни за что, — прошептал Фридрих. Он вышел и притворил за собой двери.

Светало. От Влтавы снова поднимался туман и, словно вуаль, стлался по мокрым крышам.

С грохотом отодвинув стол, крупноголовый, с большим красным носом и взъерошенной бородой, Турн встал и взял Иржика за плечо.

— Пойдем… Конь у тебя есть?