Франтишек Кубка - Избранное

Обитательницы гаремов ничуть не добродетельнее парижских, лондонских или римских дам.

Сэр Томас улыбался. Слуга подавал закуски и вина. Солнце опускалось за кипарисы. В гостиной стемнело.

— Надо любить жизнь, мой юный друг, — говорил сэр Томас, — она проходит так быстро. А в этой стране вы сможете познать всю прелесть и многоликость жизни. Я немало побродил по свету и знаю, как любят дочери краснокожих вождей и какова любовь в Индостане! В определенные моменты все женщины одинаковы, поверьте мне, хотя отличия все же есть. Так сказать, до и после всего. И в этих-то отличиях таится все то очарование, о котором я говорю. А в Стамбуле для вас собраны все женщины света. Целый калейдоскоп — Фатима, Хабиба, Айше, которые — поскольку родились они в Афинах, в Тифлисе, в Сараеве или Венеции — Фатимой, Хабибой или Айше вообще никогда не были. До сей поры только у двух султанов жены были турчанки. У Османа Первого и Османа Второго. Остальные брали в жены гречанок, албанок, черкешенок, армянок, сербиянок. Вот почему чадра обитательниц гаремов скрывает женщин из всех стран, с которыми Османская империя воевала или которыми владеет — от Африки до Дуная, от Персии до Черного и Адриатического морей. Выбор богатый. Настоящий рай, созданный аллахом на земле! Вам повезло, молодой человек.

Иржик не понимал, куда он клонит.

— Больше всего мне нравится, что здешние женщины подкрашивают кончики пальцев на руках и ногах. Как в Индии. Но самое интересное, когда вы увидите их безо всех покрывал. Они подобны статуям, тела их гладки, словно мрамор. В бане они избавляются от волосков на всем теле — кроме головы. Я так и не проник в гарем, зарешеченное окошко не открылось даже для меня. Но есть другие места, которые не сторожит ханым — главная жена, свекровь! Земля была пустынна, говорится в Коране, но аллах сотворил на ней воду. С той поры она зеленеет, цветет, поет и рождает многоликую красоту. Женщины в Турции любят купаться в морских бухтах еще и потому, что ощущают за прибрежными зарослями глаза мужчин. Вам тоже стоит полюбоваться на эти купания. Турецкая вера свободна от запретов, которыми нам отравляет жизнь христианство. Турецкую женщину ничто не страшит так сильно, как угроза остаться девственницей или вдовой. Она хочет доставлять удовольствие и рожать детей.

После ужина сэр Томас принялся рассуждать о радостях, которые человек черпает в вине. Слуга снова и снова наполнял бокал.

Иржик вдруг вспомнил о Турне и сказал:

— Мой старый друг Турн спит в эту минуту на сырой земле в палатке где-нибудь на Житном острове {131} 131 Житный остров — обширная низменная равнина, часть Придунайской низменности в юго-западной Словакии; славится своим плодородием. , а завтра, быть может, он отправится походом в Моравию и далее на Прагу. Как бы мне хотелось быть вместе с ним.

Сэр Томас засмеялся.

— Что здесь смешного? — удивился Иржик.

— Ваша мечта о страданиях и смерти, молодой человек.

— Для чего вы держите меня здесь? — вырвалось у Иржика.

— Так приказала ваша королева, — сказал сэр Томас, насмешливо взглянув на него.

— Не верю!

— Тогда я бессилен.

Сэр Томас смерил Иржика холодным взглядом и поднялся.

— Пройдемте в соседнюю комнату. Там прохладнее.

И снова Иржик увидел статую чернокожей женщины и беломраморную Артемиду. А ни стене висел портрет королевы Елизаветы. В слабом свете светильника черты лица проступали неясно. Зато улыбка так и лучилась в широко раскрытых зеленоватых глазах. Слуга разложил подушки и придвинул низкий столик с металлической столешницей, затем принес кофе. Они уселись на пол по-турецки.

— Свечи, — приказал сэр Томас.

— Этот семисвечник из александрийской синагоги. Тоже добыча французского консула.

На портрете Елизаветы ожили краски. Волосы приобрели медовый оттенок, а жемчужное ожерелье в глубоком декольте стало прозрачным. Зеленая накидка королевы походила на листья кувшинок.

Иржик старался не глядеть на портрет. Но сэр Томас сказал:

— Вы любите эту женщину. Вы любите ее, — повторил он. — Почему же вы стыдитесь этой любви? Все, кому она хоть раз улыбнулась, любят ее и готовы ради нее на смерть. Вместо оторванной снарядом руки позволяют прикрепить себе железную, как Христиан Брауншвейгский, чтобы снова драться за одну только ее улыбку. Или убегают от нее в леса Ориноко. А может быть, в Индию. Возвращаются и сопровождают ее в свадебном путешествии по Рейну. И на другой день слушают, как ее приветствуют колокола собора в Вормсе. А вечером передают ее в объятия черноволосого пфальцского принца.

— Вы тоже ее любите, — сказал Иржик.

— На площадках в Ричмонде я играл с ней в теннис. Вместе с нами играл принц Генри. Он умер, когда она, пятнадцатилетняя, стала невестой Фридриха. Ее сына зовут Фридрих Генри. Сэр Уолтер Рэли, — надеюсь вы уже прочли его «Историю мира», — сидел в это время в заточении в Тауэре, но все же и он протестовал против того, чтобы ее в четырнадцать лет выдали замуж за герцога Савойского. Он писал, старый пират и поэт, что нельзя отдавать католическому принцу самую ценную жемчужину королевства. Но на самом деле просто не хотел, чтобы она покинула Англию. Рэли с радостью увидел бы ее на английском престоле, именно поэтому он присоединился к заговору против ее отца Якова. А ведь ей тогда не было еще и девяти, и в детстве она была не так красива, как позже. Тогда Елизавета походила на свою бабку Марию. У нее было круглое лицо. Но позже сходство со Стюартами изгладилось. В глазах ее светится южная страсть. Но сердцем она северянка.

Сэр Томас описывал королеву как статую, вазу или икону.

— Вы любите ее, — повторил Иржик.

— Ей двадцать семь, а мне сорок. У нее семеро детей. А может, уже и восемь, я не успеваю считать. Вот это загадка. При ее-то рыбьей холодности!

— У нас в Кромержиже в аптеке над прилавком висела русалка. Она возносилась, как ангел над рождественскими яслями. Ребенком я боялся ее.

— И я боялся ее… — вторил сэр Томас.

Оба они невольно исповедовались в любви к этой женщине на картине. Исповедовались, и ненависть их друг к другу росла.

— Вы любили ее до того, как она стала невестой Фридриха, — прошептал Иржи.

Сэр Томас вскочил и выбежал из залы. Иржик остался наедине с портретом. Он не глядел на стену, но чувствовал, что женщина на картине насмешливо улыбается. Кто ей смешон? Оба они? Или она смеется над собой? Над своей великой печалью? Над тем, что она при всей своей бедности раздала?

Сэр Томас бродил в потемках по саду. Звенели фонтаны. Стрекотали цикады. Где-то далеко шумел город. Завеса тумана возносилась над Золотым Рогом. С неба падали августовские звезды.

Иржик задул свечи. Горел один лишь светильник. Картина на стене снова помертвела. И только зеленоватые глаза продолжали искриться.