Франтишек Кубка - Избранное

— Такова наша участь, месье.

— Моим учителем французского был гугенот — месье де Сен-Обен, который бежал к нам в Моравию.

— К сожалению, мы не знали его. Слишком много наших единоверцев рассеялись по всему свету.

Они долго молчали, и гостиная голландского купца походила в то время на молельню.

Наконец господин Симон ван Вийк сказал:

— Я снаряжу для вас, брат в вере, парусное судно, на котором вы сможете отплыть вместе с вашим конем. По воде путешествовать быстрее. Капитан парусника одной с нами веры. Деньги у вас есть. Это главное. Избави вас бог заезжать в Париж! В Булони обратитесь к купцу ван Толену. Он живет на набережной у гавани. Ван Толен переправит вас судном во Флиссинген, а оттуда вы доберетесь до дома.

— У меня нет дома, — от волнения Иржик даже покраснел.

— Да, — сказал мастер Эсташ, — сорок лет скитался в пустыне народ Израиля, но все же дошел до земли обетованной. Наш дом — в наших сердцах. И он будет жить, даже когда перестанет биться сердце. Это святое таинство родины.

За все это время хозяйка дома не проронила ни слова, и даже детей не было слышно. Теперь она встала, поцеловала гостя в лоб и призвала детей последовать ее примеру.

Иржику хотелось проехать по французской земле открыто и гордо, но снова приходилось таиться. Камердинер Бруно возвратился в Шамбери, на землю Савойи, где Иржику было так хорошо. Шумный и богатый Лион не пришелся ему по душе. Он торопился в плавание.

На пристани у слияния Роны и Соны он взошел на судно вместе со своей лошадкой, оставшейся ему как живая память о стране за Альпами. Он молча заплатил вперед месье Лотортелло, корабельщику и гугеноту, молча наблюдал, как привязывали к мачте его коня, спутав тому передние ноги, чтобы он не испугался и не прыгнул в воду, молча уселся на деревянную скамью возле низкого кубрика, где ему приготовили постель на коврах, и ждал, когда парусник отчалит. Никто его не провожал. Никто из матросов ни о чем его не спросил, ибо они сразу признали в нем человека, который скрывается от чужих глаз. А такие люди в те годы повсюду могли рассчитывать на помощь.

Дул зюйд-вест, и парусник три дня и три ночи лавировал между берегами до Макона и столько же дней до Шалона. Они нигде не приставали, хотя всюду по берегам были деревни и церквушки, и люди подбегали к воде, приветствуя распущенные паруса и рулевого на корме. Шелковичные рощи и виноградники, аллеи вязов и ветряные мельницы на крутых откосах по левому берегу придавали краю приветливый и мирный вид. А развалины замков напоминали о былой славе Бургундии.

И Иржик просидел и проспал все эти дни и ночи, не произнося других слов, кроме слов благодарности, когда ему учтиво приносили только что пойманную и зажаренную в масле над костром рыбу и запеченных на вертеле рябчиков. Матросы с парусника набили их целую стаю. Стреляли они также диких гусей и уток и прыгали за ними в покойные воды реки. Только перед Шалоном, городом, хорошо укрепленным и мрачным, чей замок и кафедральный собор торчали над тучной равниной словно огромные зубы, люди на паруснике завели с гостем беседу, но Иржик плохо понимал их, поскольку речь их была не такой, как пишут в книгах.

— Наверно, это французские ганаки, — решил Иржи.

Матросы объяснили ему, где найти в городе ночлег и как выбраться через Лангрскую равнину в долину Сены, а если нужно, то и в Париж.

Но Иржик не остался в Шалоне на ночь, а тут же отправился дальше, впервые нагрузив на лошадку свою поклажу — два перекинутых через седло тюка. В полном одиночество он ехал вперед и вперед, по дорогам среди жнивья, по лугам и через селения. Крестьяне удивленно глядели ему вслед:

— Знать, не перевелись еще на свете бедные идальго? — говорили они и качали головами.

Но Иржик не обращал внимания на любопытных деревенских жителей, устраивался на ночлег в уединенных фермах и щедро платил за овес для лошадки, за хлеб, мед и кувшин молока для себя. Вставал он с первыми петухами, здоровался со встречными, но в разговор не вступал. Завидев монаха, прибавлял шагу, военные лагеря объезжал стороной. Край, по которому он ехал вдоль реки Йонны, неторопливо петлявшей меж берегов, был ему по душе, потому что на лугах цвели такие же ромашки, колокольчики и васильки, как в чешской земле, а на межах благоухал чебрец. Такие же белые, золотые, перламутровые и пестрые бабочки сидели, сложив крылышки, по влажным местам, и такие же «павлиньи глаза» летали над золотящимся ячменем. А когда с холмов и виноградников Шампани он спустился на равнину, то снова услышал жаворонков, и хотя они славили землю господню по-французски, все-таки это были такие же жаворонки, как на Гане и в полях за Прагой.

Так что к вечеру он даже перебросился шутками с девушками и парнями, танцевавшими в тени липы под звуки волынки, и беззаботно выпил кувшин вина, прежде чем уйти спать в каморку под крышей. Чем ближе он подъезжал к Парижу, тем оживленнее становились дороги и плодороднее поля. Издалека он видел каменные замки с круглыми башенками, припомнившими ему Конопиште, где он когда-то провел с королем и королевой три дня, охотясь на зайцев и косуль. Но к замкам этим Иржик не подъезжал, ибо изгнаннику лучше не показываться на глаза сильным мира сего. Правда, он слышал, что кардинал, который с недавнего времени правит во французской земле, — повел борьбу против укрепленных замков, угрожая снести все твердыни, — он-де не потерпит, чтобы их стены защищали дворянскую строптивость, ибо самодержным владыкой в государстве является один король. Но Иржик твердо усвоил, что ворон ворону глаза не выклюет, а чужеземец всегда не прав, и потому предпочитал держаться простых людей, никогда не расспрашивающих, откуда ты, куда путь держишь и какой ты веры. Просто накормят голодного и приютят уставшего.

Так доехал он до лесов у слияния Йонны и Сены и спросил у дровосеков, нет ли дороги в объезд Парижа, в сторону севера и моря. Они покачали головами и посоветовались меж собой, — не Пикардию ли путешественник подразумевает под севером, затем вывели его из хвойного леса в буковые рощи и березняк, а там показали деревянный мост через Сену, за которым белела извилистая проезжая дорога.

Поблагодарив дровосеков, он одарил их так щедро, что те перепугались. Иржик рассмеялся и сказал:

— Никакой я не сказочный рыцарь, а просто еду домой, и потому от всего сердца хочу разделить с вами свою большую радость.

Распрощавшись, он пришпорил коня, галопом въехал в луга, и тут перед ним открылось золотое, широкое, безбрежное поле с серой полоской леса вдали. Большие облака, круглые и белые, как коровьи вымена, висели над раскаленными небесами. Воздух искрился и дрожал. У распятия на холме он дал отдохнуть себе и коню. Снял шляпу. Если б кто-нибудь увидел его в ту минуту, непременно решил бы, что это рыцарь былых времен возвращается из крестового похода в святую землю. Так стоял он, опоенный запахом созревших нив, и счастливо сияли его глаза, глядя на благодатные пажити. Иржик приветственно замахал шляпой, восславляя грядущий урожай.