Александр Кузнецов - Купина

Алтарный пятипоясный иконостас поднимается к самым сводам. Он не украшался ни резьбой, ни сплошной позолотой, а иконы в нем разделялись колонками с капителями и базисами. «Образа разных рук в алтарном иконостасе, особливо в поясе праздников, прочия московского письма в греческом пошибе» [54] Забелин И. Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст. Материалы описи дворцов. М., 1895. . Собрание произведений древнерусской живописи, исполненной лучшими мастерами второй половины XVII столетия. Сохранились фотографии икон и, что еще важнее, — их полный перечень и описание.

Представьте себе огромное и очень высокое помещение со сводчатым потолком, опирающимся на столпы. Внутри гулко отдается каждый шаг. А идете вы по полу, выстланному дубовым кирпичом. У правого столпа царское место, обитое «камкою зеленой травчатой да сукном зеленым». Место патриарха располагалось посреди собора и также было расписано травчатым узором и обито зеленым сукном. Таким же образом разукрашены два стола и три налоя. Кроме них в церкви стояли три каменных рундука, покрытых обитыми деревянной чешуей «бочками».

Столпы и все дерево — иконостас, сень, лестницы, окончины, ставни — были обиты полотном, затем покрыты левкасом и по нему расписаны растительным орнаментом с листьями, травами, цветами и фруктами. Живопись земная и веселая. На нее шли яркие краски — «бакан и яр виницийские, киноварь, бягил и белила немецкие». Разнообразная и сочная роспись много интереснее сплошного золочения, она делала храм радостным, праздничным, необычным.

Три двери царских врат, северные и южные двери алтарной преграды расписывались на золоте, серебре и празелени. Вероятно, они отражали пламя свечей и переливались огнями.

Церковная утварь в соборе была богатейшей. Перед местными образами стояли восемь разных деревянных подсвечников, расписанных золотом и серебром. «На престоле Евангелие печатное, обложено бархатом золотым, — говорится в описании церкви, сделанном в 1687 году. — Распятие и Евангелисты серебряные резные; крест благословенный обложен серебром золоченым… Два кадила серебряных и в том числе одно позолочено. Два блюда оловянных, три укропника медных. Чаша водосвященная, кунган, два ковша медных луженых, четыре шандала медные, два подсвечника позолочены…» [55] Забелин И. Цит. соч. Список этот велик. Все эти предметы отечественного прикладного искусства, представляющие собой огромную историческую ценность, увы, давно покинули Измайловский храм Покрова Богородицы.

Впервые собор был разграблен в 1812 году французами. Добрались, даром что Измайлово отстояло далеко на восток от Москвы. Затем наступил 1932 год. Неизвестно кому и когда часть вещей удалось спрятать, но и эти клады были обнаружены и растасканы. А может быть, не все?

Наибольшую художественную ценность представлял собой, конечно, иконостас Покрова.

В палате иконописного терема, что у Троицких ворот, сидели на лавке изографы. Через слюдяные оконца света в палату попадало немного, с утра с двух сторон возле каждого мастера горели толстые восковые свечи. От них и от натопленной изразцовой печи исходил жар. Воздух в тереме душный, тяжелый. На столах глиняные горшки с красками, кисти в поставцах, бумажные листы прописей. Позади мастеров ученики и ярыжки [56] Ярыжки — монастырские служки. растирали в медных ступках краски, в цветных глиняных горшочках разводили их на яичном желтке. У каждого изографа свои приемы: один требует, чтобы лазорь смешивали с пшеничным клеем, другой — чтобы левкас под киноварь смачивали ключевой водой, третьему добавляй в сажу охру, да, не дай бог, переложить…

Изографы писали только лики и фигуры, фон малевали доличники и травники. Да так, чтобы согласовать чистоту красок, их сочетание. Эти, держа доски на коленях, сгорбились у других окон.

Ждали Симона Ушакова, первого художника Московского государства, главу всей Оружейной палаты. Предстояло писать образа в новый собор Покрова Богоматери села Измайлова. Кому поручит Ушаков писать для иконостаса сего храма? Кого назовет достойным? По патриаршему позволению царский изограф уже ознаменовал образы. Каковы они будут?

Строг главный иконописец. От изографов требует, чтоб были смиренны и благоговейны, не празднословили, не завидовали, не пили, а хранили чистоту душевную. Потому говорили здесь не о мирском, не о податях и жаловании, не о долгах и голодных детях, а о том, как лучше писать.

— Где истинные старые образы? Они различны, — говорил молодой изограф Автоном Иванов, старательно нанося заостренной серебряной палочкой по отбеленной доске рисунок образа Печерской Божьей Матери. — Древние лики темны и не светозарны. Премудрость в том, чтоб писать то, что видим, истина не следует за обычаем. Бог первый художник. Не сам ли творец учит нас иконописанию? Он открывает нам мир через дела рук своих и награждает соображением.

— Не по попущению Божьему умножается на русской земле непотребное иконное письмо, — возражал ему старший из мастеров Иван Мировский. Седые его волосы перехвачены шнурком, белая борода густа, на плечах весь в пятнах красок старый кафтанец. — Вот посмотри, — старик повернулся к глухой стене палаты и указал перстом на образ Господа Вседержителя.

За спиной художников вдоль всей стены стояли готовые иконы и смотрели огромными печальными глазами. Даже колеблющийся свет свечей не менял выражения их скорбных остановившихся взглядов. Кто бы ни глянул на этот ряд, сразу же заметил бы, что здесь стоят рядом иконы старого традиционного письма и иконы, писанные в новой манере. На старых все условно: одни фигуры больше других; в руках у святых атрибуты — Павел с книгой, Петр с ключом, пророки со свитками, мученики с крестами. Перспектива обратная: здания вдаль как бы не сужаются, а расширяются; лес обозначен одним деревом, город — домом. Фигуры же самих святых лишены правильных пропорций. А на иконах нового письма образы материальны, фигуры телесны и анатомически правильны. Здесь проработаны все детали, складки одежды, пряди волос, тени. На иконах нового письма много золота, они ярки, красочны.

— Смотри, смотри! — тычет пальцем старый мастер. — Глаза бы мои не глядели! Пишут Спасов образ… Лицо раздутое, оплывшее, уста червонные, власы кудрявые, руки и бедра толсты, а весь яко немчин брюхат… Плоть опровергоша небесное и духовное.

— Однако Симон Ушаков парсуны пишет, прямо из жизни на доску кладет, — вновь осмеливается возразить молодой изограф.

Другой молодец, светловолосый и худой как святой мученик Васька Познанский, его поддерживает:

— Что парсуна, что парсуна?! Парсуна не Спас. Человек. Но и иконы сиречь образы прежде живших, оживление мертвых, бессмертие им, слава и хвала. А кто темноту и мрак почитает больше света? Образ должен быть светозарен!