Борис Камов - Мальчишка-командир

И вот он стоял посреди холерной палаты. Никакой необходимости в этом посещении не было. Но он взял себе за правило вникать во все подробности жизни и службы красноармейцев.

Четверо больных спали, а пятый, с широкой крестьянской бородой на крупном квадратном лице, приоткрыв веки, наблюдал за редким в этом бараке гостем.

Тут один из дремавших, с обескровленным лицом и шрамом поперек щеки, зашевелился, поморщился и произнес:

— Печет, ох, печет под сердцем... Пить!

Бородатый встрепенулся, но его порыва хватило лишь на то, чтобы оторвать от подушки голову, и он обессиленно плюхнулся обратно.

— Слышь, парнишка, — странным, сухим голосом произнес бородатый, — подай ему водички, христа ради, вишь, я еще не могу.

Первым побуждением Голикова было выбежать в сени и позвать санитара, но он устыдился этого, взял с тумбочки медную кружку с кипяченой, еще теплой водой, приподнял голову больного со шрамом и коснулся кружкой его свинцово-серых губ. Больной принялся пить с такой жадностью, будто провел неделю под палящим солнцем в пустыне. Выпив до капли, утомленно откинулся, глубоко, с облегчением задышал.

Внезапно глаза его начали закатываться, серое лицо посинело, больной стал давиться и сел. Голиков вспомнил: в госпитале за несколько мгновений до смерти вскакивали, иногда спрыгивали на пол умирающие. Он испугался, что и этот больной сейчас умрет, и почувствовал себя виноватым: быть может, не нужно было давать ему воду? По крайней мере столько?

— Это его тошнит, — пояснил бородатый. — Бадейка под койкой.

У комполка отлегло от души: значит, человек этот сию минуту не умрет и он, Голиков, ни в чем не виноват. Но мысль, что надо прикоснуться рукой к бадье, вызвала спазм у него самого. Аркадий Петрович справился с ним, быстро вынул из кармана белоснежный платок, обмотал им руку и взялся за грязную дужку... В этот момент вошел Де-Ноткин.

— Товарищ Голиков, немедленно уходите отсюда, — сердито произнес он. — Здесь командую я. В сенях рукомойник и сулема. А ты, Селедкин, — повернулся доктор к бородатому, — чем просить командира полка, позвал бы санитара.

— Дак я и думал, что это новый санитар... Устин!

Из сеней навстречу Голикову выбежал давешний богатырь — лет сорока, с нездоровым, в оспинах лицом, на котором было виноватое выражение.

— Тут я, тут!

Но он не успел добежать — того, со шрамом, вырвало. Голиков поспешил в сени. «Все-таки надо было мне позвать санитара, а не лезть самому», — отругал он себя. В сенях он отыскал рукомойник и другой, поменьше, с надписью «Сулема». Набрав в ладони резко пахнущей жидкости, Аркадий Петрович стал тщательно обтирать ею руки. В носу и горле от этого запаха остро закололо, но он продолжал тереть, помня, что брался за бадейку, пусть и через платок.

Несколько минут спустя, когда Де-Ноткин вывел его из барака, Голиков сказал:

— Я хотел бы знать, откуда в полку холера.

— История темная, — ответил доктор. — Холера в этих местах вообще-то была. Возбудитель в воде и земле живет долго, но эти пятеро из одного взвода. Их отпустили в город. Они напились на базаре квасу, торговала какая-то баба.

— Холера только у нас?

— В городе еще три случая. Их происхождение выяснить не удалось. Этим сейчас занимается ЧК. Вероятна и случайность — плохо помытая посуда, но я не исключаю и злого умысла. Мне показывали в ЧК французскую газету. В ней генерал-медик, мой давний сослуживец, заявил журналистам, что в «нынешней войне все средства дозволены». Я вполне допускаю: раз уже применялись ядовитые газы, то и за спиной этой бабы с квасом могли стоять весьма образованные в микробиологии люди. Посему бью вам челом — примите самые решительные меры к санитарному состоянию полка. За последние три месяца в полку от сыпняка и другой заразы умерло немало народу. А бескультурье страшное: руки моют редко, иногда от бани до бани. У прежнего руководства я помощи допроситься не мог. Теперь-то мне все понятно. А если сейчас расползется по ротам холера, слягут все четыре тысячи.

Мальчишеское лицо Голикова напряглось. Ноздри раздулись, на лбу появились продольные складки.

— После ужина я соберу всех командиров. И приглашу вас перед ними выступить.

— Я уже выступал — результат один.

— Напишите на листке, что вы считаете необходимым сделать, я издам приказ.

Де-Ноткин проводил Голикова до калитки и вернулся в барак. На улице командира дожидались Берзин и ремингтонист.

— Зачем вы пошли в холерный барак? Доктор бы вам и так все объяснил, — сказал Берзин. Он чувствовал себя неловко оттого, что стоял за воротами, пока новый командир навещал больных. — Вы могли заразиться.

— Де-Ноткин здесь бывает каждый день.

— У него такая работа — он врач.

— У меня тоже — я командир.

К концу дня во всех подразделениях знали, что Голиков посетил бараки для заразных больных и помогал санитарам.

— Холера очень прилипчивая, — говорили вечером красноармейцы, — хуже болезни нету. А наш новый комполка, вишь, не побоялся.

— В Наполеоны метит, — с тонкой усмешкой заметили командиры из числа бывших офицеров. — Во время африканского похода Бонапарт навестил солдат, больных чумой. Вручал им кресты, дарил деньги, жал руки.

— Наш руки не жал, он только подавал бадейки.

Все же большинство сошлось на том, что поступок Голикова заслуживает уважения.

Утром во всех ротах был развешен приказ:

«ВВИДУ ПОЯВИВШИХСЯ СЛУЧАЕВ ХОЛЕРЫ ПРЕДЛАГАЮ ПОД ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ КОМАНДИРОВ, КОМИССАРОВ, СТАРШЕГО ВРАЧА... ПРИНЯТЬ РЕШИТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ К ПРИВЕДЕНИЮ В ПОЛНЫЙ ПОРЯДОК ДВОРОВ... И ОЧИСТКЕ ПОМЕЩЕНИЙ... ДЛЯ ПРОВЕДЕНИЯ ЭТОГО ПРИКАЗА ДАЮ НЕДЕЛЬНЫЙ СРОК... И ТАМ, ГДЕ БУДУТ ОБНАРУЖЕНЫ ДЕФЕКТЫ, ВИНОВНЫЕ БУДУТ ПРЕДАНЫ СУДУ ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА, КАК ЗА НЕВЫПОЛНЕНИЕ БОЕВОГО ПРИКАЗА...

КОМПОЛКА А. ГОЛИКОВ»*

Голиков встал без четверти шесть. Просыпался он сам, без всяких будильников. Научил его этому отец. «Сын, когда ты уже лег и потушил лампу, — говаривал он, — прикажи себе: «Я должен проснуться в такое-то время». И ты откроешь глаза минута в минуту». Скольким нужным вещам, которые пригодились здесь, в армии, научил его отец!

Заслышав, что командир поднялся, в кухне снял с таганка чугун с кашей и поставил на огонь чайник ординарец Михаил Осипович, надежный, основательный мужик лет тридцати пяти из Витебска. Он отличался неизменным спокойствием, даже некоторой меланхоличностью, но любую работу выполнял быстро и точно. Михаил Осипович следил, чтобы командир ел хотя бы дважды в день и носил все чистое. Когда бы Голиков ни вернулся домой, его ожидал в печи или под подушкой ужин. А утром на спинке стула висели чистая рубашка и френч с белейшим подворотничком. Помня пушкинского Савельича из «Капитанской дочки», Голиков в шутку прозвал своего ординарца «мой дядька».