Борис Камов - Мальчишка-командир

«Надо было проследить, как приняли пополнение, — подумал Голиков. — Но, с другой стороны, Трапезундов — человек опытный. Мог обойтись и без меня. Только зачем же он посылает на Тамбовщину людей, которые только что оттуда прибыли? Какой толк их отправлять обратно, ничему не научив? К чему такая спешка, если из его батальона была нужна всего одна рота?»

Голиков обернулся к дядьке.

— Немедленно врача. И Трапезундова. А вы, — попросил он бойца в длиннополой шинели, — позовите ко мне ротного. Он, кажется, доел свою картошку.

Ротный подбежал, придерживая на поясе бьющую по бедру кобуру. Он был высокий, подвижный, слегка плутоватый, с невзрачным, плохо запоминающимся лицом.

— Это ваши люди? — спросил Голиков, показывая на группу, с которой у него возникла беседа.

— Так точно.

Задыхаясь от быстрой ходьбы, подошел Де-Ноткин, а следом за ним, придерживая шашку, Трапезундов.

— Доктор, посмотрите, что с этим красноармейцем, — показал Голиков на больного, который маялся на мешках.

— Аркадий Петрович, я и так вижу: заурядный тиф.

— Вы докладывали батальонному командиру, что боец болен? — обратился Голиков к ротному.

— А как же? Мы со Смеховым, — он кивнул на парня в длинной шинели, — отводили его утром к ним, — он показал головой на Трапезундова.

— Почему больной красноармеец не отправлен в лазарет? — обернулся Аркадий Петрович к Трапезундову.

— Я подозревал симуляцию перед отправкой на фронт.

— Предположим. Комроты Мельников, почему ваши люди мылись в бане холодной водой? И почему они не прошли полную санитарную обработку?

— Они поступили вечером, когда баню уже перестали топить, — ответил Мельников. — А товарищ Трапезундов сказали, что другого времени для мытья в ближайшие дни нашей роте не дадут. Дезкамера тоже была холодной.

Голиков посмотрел на Трапезундова. Тот стоял внешне спокойный, однако руки его безостановочно теребили малиновый темляк шашки. Пальцы были неестественно белы. И неестественно белым становилось лицо. Такое Голикову доводилось видеть в бою, когда человек внезапно терял много крови.

— Доктор, заберите больного в тифозный барак, — приказал Голиков. — Всю четырнадцатую роту в санобработку и в карантин. Трапезундов, вы арестованы!

— Товарищ командир полка, это недоразумение, — произнес Трапезундов, еще больше бледнея.

— Это могло бы выглядеть случайностью и недоразумением порознь. А вместе выглядит совершенно иначе. Из целого батальона формируется одна рота. К чему было отправлять новобранцев? Да еще тамбовцев?.. Эти люди нуждались в санобработке. Неужели для них на другой день не нашлось бы по шайке горячей воды? А в дезинфекционной камере — места для десяти шинелей?.. Наконец, последнее. Вам докладывают, что один из новобранцев болен...

— Я полагал, повторяю, что это симуляция!..

— Симулянт он или нет, должен определять врач. А главное, вас устраивало, чтобы тифознобольные поехали на фронт... Сдайте оружие. Вы пойдете под суд.

Трапезундов снял шашку и протянул ее Голикову, но комполка ее не принял и показал движением руки, что шашку возьмет ординарец. А кобуру с пояса Трапезундов снимать не стал. Он расстегнул ее, привычно положив палец на спуск, вынул трофейный парабеллум и стал медленно распрямлять руку. Эта замедленность всех насторожила.

Рядом с Трапезундовым, держа на изготовку карабин, очутился дядька. Он встал слева, и Голиков слышал, как дядька щелкнул затвором, поставив его на боевой взвод. А справа стоял ротный. При своей неказистой внешности он отличался медвежьей силой и проворством: до последнего ранения командовал разведвзводом и любил сам ходить в тыл противника. Ротный мог в долю секунды скрутить и оглушить любого.

Было заметно, что Трапезундов в нерешительности. Голиков быстро просчитывал за него варианты: «Попытается бежать?.. Но ротный молниеносно собьет его с ног... Да и толпа кругом. Откроет стрельбу?.. Но для этого ему нужно взвести затвор — и дядька с ротным его опередят... Похоже, ему не из чего выбирать...»

Внезапно Трапезундов ткнул стволом пистолета себе в грудь. Ротный схватил его за руку, но выстрел прозвучал на миг раньше.

— Будьте прокляты! — успел произнести Трапезундов. — Я очень жалею...

* * *

«Трапезундов, выходит, допускал, что в любой момент его могут разоблачить, — размышлял Голиков, когда эшелон ушел, а задержанная рота была отправлена в баню. — И затвор у него был взведен заранее. А я нынче совершил две грубейших ошибки. Не заметил, что затвор взведен, а ведь Трапезундов мог убить пять-шесть человек. Главное же, позволил ему застрелиться, а он знал тех, кто задумал обе диверсии».

«9 апреля 1921 г. Моршанск.

Два с половиной года прошло с тех пор, как я порвал всякую связь, мой друг, с тобою. За это время я не получил ни одного письма, ни одной весточки от тебя, мой славный и дорогой папа. Да я и не мог получить благодаря той беспокойной жизни, которую приходилось и приходится мне вести все время...

Я ушел в армию еще совсем мальчиком, когда у меня, кроме порыва, не было ничего твердого и определенного. И, уходя, я унес с собой частичку твоего миропонимания и старался приложить его к жизни, где мог, и кажется мне — смог...

Сейчас я пока командир 23-го запасного полка, но вскоре бригада переходит на трехполковой состав, и крайний полк расформировывается. Вот и попробуй тут наладить связь с тобой...

Осенью, по всей вероятности, уеду держать экзамен в академию (Генерального штаба. — Б. К ), но только вряд ли выдержу, если не дадут месяцев двух отпуску для подготовки по общеобразовательным предметам, а то ведь что и знал, то позабыл все...»*

Голикова направили в Тамбов.

Штаб командующего войсками Тамбовской губернии помещался на Большой улице, в трехэтажном здании бывших присутственных мест. В просторном вестибюле часовой долго и недоверчиво рассматривал документы Голикова: направление и командирский мандат. Затем, не спуская с посетителя глаз, дернул за проволоку звонка. Слышно было, как в соседнем помещении звякнул колокольчик. И в вестибюль, торопливо дожевывая, испуганно выскочил рослый усатый начальник караула с кривоватыми ногами кавалериста. Часовой зашептал ему на ухо. Голиков отчетливо расслышал: «мальчишка».

Караульный начальник сам подержал в руках документы, сердито взглянул на часового и взял под козырек: «Прошу извинить за нечаянную задержку. Второй этаж».

Аркадий Петрович поднялся по широкой парадной лестнице с мраморными перилами. Возле приемной командующего у него опять проверили документы, после чего он — в третий раз! — предъявил их адъютанту командующего. Меры безопасности диктовались сложностью обстановки и коварными хитростями, на которые пускался Антонов.