Эдвард Резерфорд - Русское

Степану было тридцать. Силу он имел невероятную, и не было во всем лагере человека, кто мог бы побороть его. Но, как многие люди могучего сложения, Степан был добр и кроток. И только в битве приходил он в какое-то невиданное исступление, наводя ужас даже на храбрецов. А еще, словно в противовес своей недюжинной силе, Степан был доверчив, мнителен и суеверен, как дитя. Степана любили. Среди казаков он имел прозвище Бык.

Они составляли странную пару – миловидный и образованный юноша с днепровских берегов и простодушный гигант с Дона, однако из связывала крепкая дружба, основанная на взаимном восхищении и уважительном отношении к доверенным другом тайнам.

В лагере царил воинственный дух, и женщины были бы только препятствием для его поддержания, поэтому и не допускали их в лагерь, однако Степан давно уже поведал Андрею, что мечтает бросить эту бродяжью жизнь, жениться и зажить своим домом.

– Я не такой, как ты, – говорил он, оглядывая ладный наряд друга. – У меня нет ничего, кроме того, что на мне. – И в самом деле, его черкеска изрядно поистрепалась по краям и утратила кое-где золотое шитье.

– Если поляки отберут наш хутор и у меня ничего не будет, – признался Андрей, – но, будь спокоен, милый Быкушка, я отобью свой хутор и ты вернешься домой с целым возом добычи. Скажи мне, однако, кто та девушка, на которой ты собираешься жениться?

Степан заулыбался:

– Моя суженая.

– Суженая?

– Та, что суждена мне судьбой.

– Так ты ее еще не нашел?

– Нет.

– И даже нет никого на примете?

– Никого.

– Значит, она может оказаться и татаркой, и грузинкой, и мордовкой и, – тут Андрей расхохотался, – польской пани?

Степан с улыбкой склонил голову:

– Кем угодно.

– То есть ты на любую согласен?

– Как я могу быть не согласен? Не мне ведь это решать. Я стараюсь не думать об этом, не мечтать наперед, какой она будет. Просто жду встречи.

Андрей смотрел на друга с улыбкой:

– Ты говоришь точно как один из монахов из нашей академии. Он рассказывал – так он молится Богу, полностью вручая себя Его воле.

– О да, так оно и есть, – горячо подхватил Степан. – Так и я вручаю себя Его воле. Живу, как должно жить.

– Наверное, так, – отвечал Андрей. – Но скажи мне… эта дарованная тебе Небесами суженая… как ты узнаешь ее, когда наконец встретишь?

– Я буду знать, когда придет час.

– Господь подскажет?

– Подскажет.

– Как же ты люб мне, старый добрый Быкушка! – вдруг воскликнул Андрей, горячо обнимая друга.

Однако в тот день друзей занимали иные мысли. В любой момент могло быть решено выступать в поход и направить запорожское войско в самое сердце Украины. Как Андрей уяснил себе, проведя в лагере зимние месяцы, на сей раз восстание планировалось нешуточное. С тех пор как пятнадцать лет назад поляки подавили последний казачий бунт, за видимостью мира скрывалось стремительно растущее возмущение. Только здесь, в лагере, познакомившись со множеством таких же, как он, Андрей понял, насколько безжалостно и повсеместно творили поляки свой произвол. И в западных землях, близ границы с Речью Посполитой, еще хуже, еще тяжелее жилось населению Украины, поистине низведенному до рабского состояния. Почти половина всех небольших поместий находилась в полной власти евреев-арендаторов.

Подготовкой нынешнего восстания руководил человек, напоминавший Андрею собственного его отца, хотя был он и богаче, и лучше образован: поместье его было незаконно захвачено польским шляхтичем, а десятилетний сын за попытку протестовать забит насмерть. Имя его, навек запечатленное в истории Украины, было Богдан Хмельницкий; в книгах называли его часто просто Богданом – и ясно было, о ком идет речь, а казаки величали «батька Хмель».

Это он, Хмель, пришел к запорожцам просить помощи, а через несколько месяцев чуть не в каждом украинском селе таились уже его соглядатаи. И это именно Хмель, хорошо осознавая мощь и организованность польской армии и имея возможность воочию оценить слабые стороны казацкого войска – бесстрашного, но беспорядочного, сумел нанести полякам неотразимый удар. В феврале Хмель отправился в Бахчисарай, резиденцию крымского хана, которого сумел убедить в том, что поляки строят планы нападения. Вот почему в этот самый день пришли новости, что назавтра к лагерю запорожцев подойдет не менее чем четырехтысячное войско крымских татар. Объединенными силами они нанесут удар в самое сердце Украины, а это значит, что все украинские земли окажутся охваченными восстанием.

– Зададим полякам жару! – Андрей горел предвкушением. – Вернем себе наши хутора.

Но даже с таким войском это был рискованный план. Армия, которую могли выставить против них поляки, все равно превосходила их силами и выучкой. Но и в случае удачи никто не смог бы ответить на вопрос: «Что же дальше?» Чего хотят они добиться? За что сражаются?

Едва ли кто-то осознавал это со всей ясностью. Разумеется, они сбросят власть ненавистных поляков. Конечно же, люди, подобные его отцу, вернут себе свое имущество, и их поруганная честь будет отмщена. Разумеется, каждому достанется немало славных трофеев, как то всегда бывало после больших казачьих походов. Но что еще? Тут Андрей должен был признать, что не знает ответа на этот вопрос.

Но друг его, простодушный Степан, как ни удивительно, не только задумывался на эту тему, но и имел ясное представление об их цели.

– Нужно свободное казацкое государство, – говорил он Андрею, – где все будут друг другу равны и все имеют право голоса. Как у нас на Дону. Нет богатых, нет бедных, нет господ и рабов, нет высших и низших. У нас на Дону все мы братья.

И хотя Андрей подозревал, что вряд ли все именно так устроено у их донских братьев, ему было известно, что именно такое устройство желанно большинству беднейших казаков во всех землях.

Звучало это достойно и благородно. Мужское братство.

– Но конечно, – прибавил Степан, – сперва мы погоним с нашей земли католиков и евреев, не принимать же в наше братство и их тоже. А потом заживем ладно.

Андрей и хотел бы согласиться всей душой, но вот что вызывало у него сомнения: разве не хотелось ему самому разбогатеть? Стать уважаемым владельцем большого поместья, жениться на тянущейся к богатству и шляхетской жизни Анне?

Его мысли внезапно прервал оглушительный грохот, раздавшийся откуда-то с окраины лагеря. Сигнал! Обычно запорожский совет собирали ударом в литавры, но сегодня, для такой толпы собравшихся, выпалили из пушки. За считаные минуты площадь наполнилась людьми. Маленькая деревянная церковь выглядела в этом людском море игрушечным корабликом.

Под оглушительные приветственные крики глава лагеря, их атаман, вывел вперед Богдана Хмельницкого, чтобы тот обратился к казакам. Это был могучий как скала человек с грубым бородатым лицом. Все в нем выдавало сильного и жесткого лидера. Речь его, однако, почти неожиданно свидетельствовала о недюжинном ораторском даре. В нескольких кратких фразах он воскресил перед слушателями картины их горестей и отвратительных унижений, которые приходится терпеть им со стороны польских панов. Все не понаслышке знали о том, о чем говорил Богдан, и заранее знали, что он будет говорить об этом: это был вопрос формы, своеобразный ритуал, который следовало соблюсти.