Эдвард Резерфорд - Русское

А когда тихо и неожиданно скончался царь Алексей, весь царский двор внезапно оказался поделенным на два лагеря. От первой жены у него было несколько дочерей и два сына: Федор – славный, но недужный, и Иван – неудачный ребенок, слабоумный и малость припадочный. От своей второй жены, доброй, но худородной, у Алексея было два малолетних ребенка: девочка Наталья, младенец сущий, и царевич Петр – трех лет.

Родственники первой жены царя, могущественные Милославские, были возмущены возвышением каких-то Нарышкиных. И больше всего ненавидели Матвеева, который познакомил будущих супругов.

Дальше события в Московии развивались вполне предсказуемо. Молодой Федор стал царем; с Петром и его матерью обходились хорошо, но Милославские забрали всю власть. Не понадобилось много времени, чтобы найти предлог для ареста Матвеева. Высокоумный боярин оказался настолько неосмотрителен, что сыскали у него книжицу-алгебру, которую, естественно, приняли за книгу по черной магии. Даже Никита, услышав об аресте наставника, лишь покачал головой и заметил:

– Сам себе яму и вырыл. Вольно ж ему было глупостями такими заниматься?

И хотя он лишился могущественного покровителя, карьера для Никиты Боброва отнюдь не завершилась. Он был не настолько важной птицей, чтобы беспокоить Милославских. У него имелись и друзья. Со временем он мог продолжить продвигаться вверх.

Если бы не те пагубные слова молодого Толстого.

Коломенский дворец находился недалеко от Москвы, на пологом холме рядом с Москвой-рекой.

Это был удивительный архитектурный ансамбль. Он служил летней резиденцией нескольким поколениям русских царей; Алексей же к каменным церквам и колокольням прибавил большой, широко раскинувшийся комплекс деревянных теремов и хором, столь же причудливых и запоминающихся, как витые фигурные главки собора Василия Блаженного на Красной площади. Большие луковичные купола, высокие шатровые крыши с выступающими окошками, фронтоны-кокошники, большое парадное крыльцо – словом, настоящее буйство русских архитектурных форм. Как и церковные постройки времен правления царя Алексея, их отличали пышность и обилие украшений. Казалось, зодчие впервые взглянули на архитектуру своей родины глазами западных людей и решили взять традиционные формы, поиграть с ними, по-новому соединить, нагромоздить одну на другую, пока не получилась потрясающая, экзотически-театральная декорация, гигантский московский улей, оставляющий впечатление тяжеловесного богатства.

Через несколько лет после воцарения Федора, гуляя как-то летним днем в садах рядом с Коломенским дворцом, Никита повстречал Петра Толстого.

Почему Никита так сильно невзлюбил его? Толстой, без сомнения, был человеком сильным, с проницательными голубыми глазами, смотревшими из-под густых черных бровей. Он был умен. Возможно, даже слишком, если не сказать «коварен». Он был лет на десять моложе Никиты, но познаниями обладал гораздо более основательными, и оба это понимали. «Его род ничем не лучше моего», – с раздражением думал Никита; но было в Толстом что-то особенное, ясно говорившее, что ему суждено подняться на самый верх.

Потому-то, когда Толстой пошел с ним рядом, Никита почувствовал, как в нем поднимается волна раздражения. Никита старался не обращать на него внимания, насколько возможно, чтобы не показаться грубым. Он рассеяно слушал, что говорит собеседник. И лишь спустя три или четыре минуты до него вдруг дошло, что этот чертов Толстой ведет речь о Евдокии, его жене.

Он начал прислушиваться. О чем это он говорит? Схизматики? Опасность? Теперь он весь обратился в слух, и то, что он узнал, заставило его содрогнуться.

Оказывается, Евдокия болтать не перестала. Пусть за закрытыми дверьми, пусть и среди других женщин (за то слава Богу!), и все-таки она трепала языком: выступала в своей обычной манере в защиту раскольников.

Будучи ловким царедворцем и дипломатом, Толстой предостерегал его. Бабьи толки, конечно, но слово не воробей. Если это дойдет до определенных ушей…

– Мы, мужья, всегда узнаем все в последнюю очередь, – с улыбкой заметил Толстой. Но казалось, об этом было известно уже всей Москве. И когда Никита посмотрел в спокойное, бесстрастное лицо собеседника, на него внезапно накатила ярость. Зачем Толстой все это говорит? Что это – дружеская услуга? Или угроза воспользоваться сведениями? Ясности не было.

Хуже всего, что его выставили дураком. Он почти не сомневался, что Толстой говорил правду. Евдокия его не послушалась, и собеседник помоложе, стало быть, намекал, что он, Бобров, не способен образумить собственную жену. Но даже тогда Никита сумел бы сдержаться, если бы не одна маленькая деталь.

Двое мужчин остановились. Никита, распираемый негодованием, потупил взор, и тут, чувствуя, что Толстой на него смотрит, взглянул ему в лицо. И встретился с ним глазами.

В высшей степени неблагоразумно многозначительно смотреть на малознакомого человека. Потому что такой взгляд наверняка будет истолкован неверно, ведь всякий видит свое. Так получилось с Никитой и Толстым. Ибо взглядом, исполненным житейского скептицизма, Толстой как бы утешал Боброва: «Дорогой ты мой, женская болтовня ничегошеньки не стоит». Но Никита увидел совсем другое: «Господи, какой же ты дурак, и мы оба это знаем». И это стало последней каплей. Он взорвался.

– Подлый ты шельмец! – выкрикнул он. – Думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься? Если будешь распускать сплетни о моей жене, тебе еще это аукнется. Попомни мое слово. – И затем – очень тихо: – Поостерегись, иначе пожалеешь.

Это было глупо. Еще не закончив говорить, он это понял. Но, увидев собеседника, остолбеневшего от неожиданности, Бобров вновь ошибся, решив, что Толстой презирает его, и повернулся на каблуках.

Толстой, в свою очередь, просто желал оказать услугу человеку, который мог бы быть полезен. Но после грубой выходки Никиты уже не сомневался, что Бобров – враг, и враг опасный. Враг, которого было бы лучше уничтожить без разговоров. «И как же, – сетовал потом Никита, – мог я быть таким глупцом?»

Ведь Толстые, не будучи особенно знатными, породнились через брак с семейством могущественных Милославских.

Никита продолжал служить и надеяться. Он обзавелся друзьями в высших кругах. Даже познакомился с великим князем Василием Голицыным – могущественным аристократом прозападных взглядов, который, как надеялся Никита, станет его покровителем. Толстой ничего не предпринимал, и Бобров уже успел забыть о случае в Коломенском. Прошло еще несколько лет, а толку по-прежнему было мало, он все рассчитывал получить должность.

Никита был в отъезде, посещая свое дальнее имение, когда летом 1682 года до него дошли вести о случившейся в Москве катастрофе; события развивались столь стремительно, что, хотя он и поспешил домой, к моменту его возвращения в столицу все уже было кончено.