Эдвард Резерфорд - Русское

И муж и жена оба дивились своему счастью. Ни один из них не помышлял прежде о браке; они не были тщеславны и могли лишь смиренно надеяться принести другому радость, потому любовь их расцветала с невероятной быстротой.

Вид этой скромной женщины, никогда не смевшей надеяться на любовь, глубоко трогал Даниила. Природная нежность, которую заглушали сомнения и чувство своего недостоинства, внезапно вырвалась наружу. Ничто этому не препятствовало, ведь священник сказал, что его долг – любить.

Он был ласков и намерен добиться желаемого. Присматриваясь к жене, он подмечал ее потаенные сомнения, понял, что она нуждается в ободрении, и с восхищением видел, как она возвращается к жизни, словно деревце после зимы.

По русскому обычаю обращались они друг к другу не по имени, а по отчеству, на старинный манер. В самом начале это привело к маленькому признанию.

– Отец мой, говорят, был казаком, – сказала она, заливаясь от стыда румянцем, – я и не ведаю, как он звался, а растил меня Иван, управляющий.

Он же сообщил, что его отца звали Петром, и потому они стали обращаться друг к другу «Петрович» и «Ивановна».

Если бы только Даниил мог надеяться, что его личное счастье предвещает наступление лучших времен.

Столько лет скитался он по всей России, мучимый своим нечестивым прошлым, ища мира и не находя его. Он искал святых людей. И нашел их в Ярославле. А в диких чернораменских лесах на другом берегу Волги встретил он суровых заволжских отшельников и их последователей. Это были истинно верующие русские люди, постники и угодники Божии, обитавшие в лесах. Господне присутствие было с ними каждый день, как в старину с отцами-пустынниками. Некоторых Бог наградил пророческим даром. Они избегали мира, погрязшего во зле, которое видели вокруг. Как Аввакума и прочих раскольников, их потрясла церковная реформа, и с еще большей уверенностью, нежели Аввакум, заволжские старцы провозглашали, что все эти недобрые предзнаменования возвещают приход Антихриста.

– Поститесь и молитесь, – учили они, – готовьтесь, ибо близятся последние дни.

Наконец обретя в Русском счастье, Даниил думал порой: а ну как отшельники ошибались? К тому же после череды суровых зим климат на севере России смягчился, и уже через год после их женитьбы зимы стали короче, а урожай богаче. Могло ли это быть добрым знамением? Но когда после четырех лет брака его жена так и не забеременела, он с грустью заключил: возможно, это говорит о том, что в столь грешном мире деткам уже не место.

Если и нужно было подтверждение тому, что мир погряз во зле, то оно грянуло в 1684 году.

Указом царевны Софьи раскольники объявлялись вне закона. Всех подозреваемых в схизме разрешалось пытать, а любой, кто укрывал их, лишался имущества. Наказанием для тех, кто упорствовал в ереси, была смерть. В тот день, когда новости о страшном указе достигли Русского, Сила пришел в дом Даниила, стоявший у рыночной площади, и около часа торопливо что-то с ним обсуждал. Вид у него был угрюмый.

Пока мужчины беседовали, Арины дома не было, и вернулась она уже после ухода Силы. Войдя, она застала Даниила молящимся так сосредоточенно, что он даже не заметил ее присутствия. Никогда еще не видела она его таким взволнованным. Со слезами на глазах он простерся перед маленькой почерневшей иконой в углу, ударяясь лбом об пол и бормоча: «Будь милостив ко мне Господи. Пронеси эту чашу мимо меня». Арина незаметно скользнула было к дверям.

Но как раз в этот момент ее муж выкрикнул в отчаянии: «Но кто я такой, Господи, чтобы просить о милости, если сам убивал не единожды, а много раз?»

Арина, застыв на месте, не отрываясь смотрела на него. Что это могло означать? Быть этого не могло. Трудно представить, что ее муж обидит даже муху, не говоря о том, чтобы кого-то убить. И тут Арина со всей ясностью поняла, как мало знает она о жизни человека, которого любит столь беззаветно. И все, о чем она помышляла теперь, – как помочь своему Даниилу в час нужды.

Когда вечером они остались одни, муж рассказал ей о приходе попа Силы. Перед лицом столь лютой погибели даже старый священник растерялся, не зная, как поступить.

– Он оказал мне честь, решив спросить моего совета, – мрачно сказал ей Даниил.

– И что ты ответил ему, Петрович?

– Я, грешный, посоветовал ему не отступаться. – Он смотрел на нее полными тревоги глазами. – Если мы сохраним нашу веру, даже в тайне, это может навлечь на нас великие несчастья, и на тебя, Ивановна, – признался он.

Она склонила голову. Какие бы страдания ни ждали впереди, она твердо знала, что единственным ее желанием было разделить их с ним.

– У меня же, кроме веры, и нету ничего. – Даниила внезапно прорвало: – Всю свою жизнь я скитался, Ивановна, все истину искал. Поздно уж назад поворачивать.

Тут-то, поскольку момент казался подходящим, Арина спросила его:

– Ну, Петрович, может, расскажешь жене-то, какою жизнью жил?

Повесть Даниила была предивной: история одиноких странствий, во время которых он обошел чуть ли не всю Россию. Не умолчал он и о старцах, которых повстречал в Ярославле.

– А до этого я побыл послушником в монастыре. Там-то и грамоте научился.

И тогда Арина вымолвила:

– А почто ты, Петрович, об убийствах говорил?

И к ее удивлению, он печально ответил:

– Убивал я… Так и было.

Некоторое время после этого признания он молчал, а затем медленно продолжил:

– Знаешь, Ивановна, еще ребенком малым имел я страсть к правде. Если, по детскому моему разумению, свершалась какая неправда, я, бывало, так огорчался, что и дурачком прикидывался, лишь бы не разуметь, не видеть ее… а другие ребятишки думали, что я и впрямь малоумок. – Он грустно улыбнулся. – Теперь-то я, конечно, знаю: правда только у Бога одного и добродетель обретается в молитве. Но тогда молодой был, верил, что есть правда меж людьми. А не найдя ее, озлился.

– Что ты сделал?

– К Стеньке Разину подался.

– Ты с ними был? С мятежниками?

Он кивнул:

– И мы кровь лили, Ивановна. Во имя справедливости убивали мы не только солдат и злых воевод. Бог знает, сколько ни в чем не повинных людей порешили. Тогда я думал, что прав, а теперь… могу лишь у ног Господа прощение вымаливать.

– Так ты, значит, был казаком?

– Был. Храбрым был казаком. Я и с Богданом дрался. Убивал – и греха не боялся. – Он умолк. – А потом так хотел от скверны своей откреститься, что святые обеты принес. Тогда же и имя новое взял – Даниил.

– А как тебя звали прежде?

– Степан. – Он ласково улыбнулся. – А мои-то товарищи, казаки, считали меня большим и сильным, да не больно умным. Они меня по-другому кликали. Прозвали меня Быком.

Прокопий Бобров обладал пылкой натурой. Ему исполнился тридцать один год, но иногда он казался сущим ребенком; по крайней мере, так считала его мать. Часто она сокрушалась, что в дурной час послала сына в Преображенское.