Эдвард Резерфорд - Русское

Вначале, когда они с Ариной смотрели на малышку, столь чудесно явившуюся на свет, их удивляло, что она совсем не была похожа ни на мать, ни на отца.

Но бабка Елена со счастливой улыбкой разрешила эту загадку.

– Подумать только на старости лет выпало мне такое счастье, – бормотала она. – Девочка-то – вылитая Марьюшка.

Потому-то они и назвали ее Марьюшкой. А бабка Елена последние три года своей жизни нянчилась с ребенком с такой гордостью, словно это была ее собственная дочь.

И хотя Марьюшка озарила их жизнь, подобно солнечному лучу, годы после ее рождения выдались черными. По всей России, особенно на севере, продолжалось преследование раскольников. Некоторые искали мученичества, бросая вызов властям. Другие затаились.

Первые годы после выхода страшного указа оказались самыми тяжкими. Никто не понимал толком, что делать. Но Сила и Даниил снеслись со сподвижниками Аввакума и вместе с ними пришли к мудрому решению.

«Нет заслуги в том, чтобы открытым неповиновением навлекать гнев властей, – обычно говорил Даниил членам своей маленькой семьи. – Указ этот неправеден, и, как знать, может, и на нашем веку его отменят. Будем продолжать молиться втайне, как нас учили. Сами мы не станем искать испытаний, но если гонения начнутся, тогда мы должны будем претерпеть до конца, уповая на покровительство Божие».

Тем же путем пошли сотни, если не тысячи, маленьких приходов по всей огромной стране. И никто: ни правительство, ни сами раскольники – не знали, сколько их было.

Прибыв в Москву, Даниил оставался настороже, и это было вполне объяснимо. В столице и без гонений было опасно. Не далее как этим летом, пока странный молодой царь находился за границей, стрельцы вновь подняли бунт.

Не могла ли Софья, так и не смирившаяся со своим заточением в монастыре, вновь подстрекнуть стрельцов? Никто этого не знал. К счастью для Петра, его сторонники сумели очень быстро подавить мятеж. Однако царь поспешил вернуться, и теперь, спустя месяц после его возвращения, вся Россия ждала, как поступит молодой правитель.

Когда Даниил въехал в пригород, шумная столица показалась ему притихшей. Его маленькая повозка двигалась к внешним городским стенам; миновав их, они вскоре добрались до Китай-города, где находился солидный дом Бобровых. Наконец, когда вечернее солнце приятно грело спину, он привез жену и дочь на просторный, пыльный внутренний двор.

Дом был большой, деревянный, в два этажа, с широким парадным крыльцом. Двор окружали строения поменьше, где должны были поселить Даниила с семьей.

Он прижал руку к сердцу и низко поклонился седобородому Никите, самолично вышедшему на крыльцо, чтобы учтиво поприветствовать его. В следующее мгновение с верхнего этажа, улыбаясь, спустилась Евдокия; перед ней шла миловидная девушка-служанка, неся в знак приветствия хлеб и соль.

– Добро пожаловать, верный патриарх, – сказала она.

Как тепло от этих слов стало на сердце у старика. Его лицо, обыкновенно суровое, расплылось в улыбке. Это маленькое слово «верный» так много значило для них обоих. Оно значило, что, несмотря на разницу положения, они были друзьями. Оно значило, что она рассчитывала на его духовную поддержку. Он это понимал. Значило оно и кое-что еще, о чем никогда не упоминалось при муже.

– Сударыня моя, Евдокия Михайловна, – порывисто произнес Даниил и низко поклонился. Раньше он видел ее только в Русском, в Москве они встречались впервые. В Русском она одевалась просто. Но здесь, в столице, нарядилась в богатую красную парчу и головной убор, расшитый жемчугом. Несмотря на свое презрительное отношение ко всем атрибутам мирского богатства, Даниил не мог не признать, что этот роскошный наряд очень ей к лицу.

Хотя они были в самом центре Москвы, вечер казался необычайно тихим. На улице снаружи почти не было прохожих. Во дворе росла единственная старая яблоня. Лошадь, почувствовав, что путешествие подошло к концу, опустила голову и задумчиво жевала губами, не обращая внимания на облепивших ее мух.

Между делом боярин и работник вели тихую приятную беседу, словно старые знакомцы, обменивались разными новостями. Войдя в почтенные лета, Никита уже не брезговал поговорить с простыми селянами и даже отдыхал душою в таковых разговорах. Беседуя с боярином, Даниил подумал было, что пора бы распрячь лошадь, и вдруг заметил, как напряглась Евдокия, а на лице Никиты отразилась странная растерянность.

Кто-то вошел в ворота у него за спиной, и в ту же секунду Никита Бобров с деланой радостью воскликнул:

– А вот и мой сын Прокопий!

Но когда Даниил обернулся, чтобы поздороваться, от ужаса его прошиб холодный пот.

Прокопий был обаятельным, Петр всегда это отмечал, и к тому же умным.

В Преображенском царь водил компанию с самыми разными людьми. Некоторые из них вели свой род из старинных княжеских и боярских семей; были там и представители знати, как Прокопий, были и мелкие дворяне, встречались даже люди худородные, как фаворит Петра Меньшиков, который, по слухам, в детстве торговал пирожками на улице.

Но одна черта объединяла их всех: они были преданы Петру.

Кроме них, конечно же, были иностранцы из Немецкой слободы.

Прокопию, остроумному и находчивому, повезло участвовать не только в военных учениях, проводившихся в Преображенском, но и в частых пирушках, которые устраивались в Немецкой слободе. Юноша не только сблизился со своим государем: перед ним открылся новый мир.

Ведь Немецкая слобода разительно отличалась от остальной Москвы. Ее широкие улицы были опрятно вымощены, при большинстве домов, построенных из голландского кирпича или камня, имелись аккуратные садики. Маленькие протестантские кирхи казались светлыми и приветливыми по сравнению с темными московскими церквами, мерцавшими золотом. Короче говоря, это был европейский оазис, с характерным буржуазным укладом, культурой, чистотой и порядком, свой мирок, отделенный полями от неряшливой азиатской суматошной Москвы. По названию ручья, который протекал там, Немецкую слободу называли часто Кокуем или Кукуем.

Из нескольких тысяч купцов и солдат Немецкой слободы некоторые жили в России уже во втором и третьем поколении. Но для русских все они – кроме тех, кто принял православие и полностью ассимилировался, – оставались презренными чужеземцами, «немцами» – то есть бессловесными, немыми.

Селились там и англичане, которые разбирались в вооружении и современной военной тактике, и выходцы из Германии, которые говорили на многих языках, и голландцы, умевшие строить мореходные корабли и освоившие искусство навигации.

Все эти новшества были не только неизвестны русским, но даже нисколько не любопытны. На глазах Прокопия один преданный воевода, думая порадовать мальчика-царя, привез из-за границы астролябию и с гордостью объяснил, что с помощью этого инструмента хитроумные иностранцы водят корабли, ориентируясь по солнцу и звездам. Петр был очень доволен. Никто прежде не видел такой диковины.