Эдвард Резерфорд - Русское

И когда славная, благоразумная жена, которую она ему выбрала, жаловалась, что муж бессовестно ею пренебрегает, Евдокия лишь сочувственно вздыхала и обещала невестке: «Что смогу, то сделаю. Но виноват во всем Петр проклятый».

Ибо именно так среди своих звала она царя.

Преображенское было приятным местом: скромный деревянный охотничий дворец с большими конюшнями находился всего в трех милях от стен Москвы, недалеко от другого столичного пригорода, Немецкой слободы. Повсюду вокруг простирались широкие луга с растущими кое-где серебристыми березами; чуть дальше возвышалась белокаменная церковь, чей купол жизнерадостно синел на фоне бледно-голубого неба. Там шестнадцатилетний Прокопий Бобров познакомился с замечательным двенадцатилетним мальчиком, который ростом уже был с него.

Связи, имевшиеся в семье Евдокии по женской линии, сработали даже слишком хорошо. Наталья Нарышкина, мать юного царя, благосклонно приняла Прокопия, ей было приятно видеть в товарищах сына юношу из такой прославленной старинной семьи, как Бобровы. Ее собственное положение было незавидным: кроме тех случаев, когда присутствие Петра требовалось для официальных церемоний, мальчиком открыто пренебрегали; содержание их было таким мизерным, что ей даже приходилось просить дополнительные средства у патриарха; и притом, опасаясь за свою безопасность, она была рада оставаться в Преображенском подальше от глаз недоброжелателей.

«Ни слова – ни слова! – доброго нельзя сказать о Петре, – восклицала Евдокия с презрением. – Да он… – она умолкала, подыскивая слова, – немецкая он деревенщина, вот кто!» Горько корила себя мать, что послала Прокопия в Преображенское! Там-то и начались все беды. А виновата была, вестимо, царица Наталья. Вольно было не следить за ребенком, позволять ему болтаться где угодно и с кем попало. Он и ел-то как деревенщина – это признавал даже Прокопий. Только и делал, что играл в солдатики со своими приятелями, среди которых, по материнской глупости, оказался и молодой Бобров.

Преображенское. По названию этого села получил наименование один из новых царских потешных полков, Преображенские гвардейцы. Теперь Прокопий стал в нем офицером. Как Евдокия презирала этих вояк в форме на иноземный манер! А детские забавы Петра, его бесконечные ратные потехи, теперь превратились в настоящие войны.

А ей-то казалось, что ничего не может быть хуже правления Софьи с этим ужасным Голицыным, которого она прозвала Поляком.

Войны-то их и доконали. Этот самый Голицын, кому свое не мило – чужое подавай, желал союза с Польшей. В ответ на заключение очередного мирного договора он неосмотрительно пообещал помочь полякам в войне против турок и их союзника – крымского хана.

Поход в степь обернулся катастрофой, а денег на него ушло – страсть сколько. Влиятельные люди в государстве перешли на сторону Петра, и в 1689 году Софья была низложена, а ее фаворит лишился власти: ее отправили в монастырь, Голицына – в ссылку.

Петру исполнилось семнадцать. Хотя формально он оставался соправителем бедного Ивана, наступило время взять бразды правления в свои руки.

«Да разве это царство? Да разве это по-людски? – гневно вопрошала Евдокия. – Игрушки одни, забавы; как был он своевольным мальчишкой, таким и остался!»

Еще недавно ей было на что надеяться. Старый патриарх, избавившись от Голицына, намеревался очистить Святую Русь от всех иноземных поветрий. Но когда он умер, началось странное Петрово царствование.

Оно и правда было странным. Пока маленький совет, включавший старую царицу и кое-кого из Нарышкиных, выполнял роль неофициального временного правительства, их балованное великовозрастное дите и думать забыл про царские дела, а все больше пропадал в Преображенском. Но что еще хуже, повадился гостить в Немецкой слободе. И вскоре его поведение сделалось и вовсе недопустимым.

«Немецкая окраина! Что за дружков он там себе нашел? – с презрением отзывалась Евдокия. – Гляньте-ка на их потехи – ересь одна!»

Невозможно отрицать, что поведение Петра и его друзей, многие из которых годились ему в деды, было в высшей степени возмутительным; и хотя историки склонны представлять все это то как веселое дурачество молодых людей, то как продуманное политическое послание, трудно понять, почему они вели себя подобным образом.

Душой всего этого была так называемая «веселая кумпания» – от дюжины до двух сотен человек. Были среди них и русские, но большинство составляли иностранцы. Входили в «кумпанию» и знаменитый авантюрист швейцарец Лефорт, и вполне благоразумный шотландский военачальник Гордон.

Дело было не в пьянстве и пирах, которые могли продолжаться по многу дней. Это было вполне по-русски. И не в том, что, если вы, к примеру, купец или дворянин, к вам могли нагрянуть в дом и переломать всю мебель. Лихость царя, который из-за любой прихоти мог учинить опустошение и разор, даже внушала подданным некоторое уважение. Можно было стерпеть увлечение иноземными ремеслами и изучение основ математики и навигации, когда царь бывал трезв, хотя подобные причуды, конечно, вызывали удивление.

Но что прикажете подумать о его открытом оскорбительном глумлении над религией?

Как раз в эти дни молодой царь учредил свой так называемый Всепьянейший собор – Всешутейный, всепьянейший и сумасброднейший собор. Один из собутыльников царя – его старый учитель дядька-наставник – был провозглашен князь-патриархом, правда потом переименован в князь-папу. Облаченный в священнические одежды, он назначал шутовское священноначалие – кардиналов, архиереев, дьяконов, пародировал литургию, беспрестанно раздавал непристойные благословения всей компании; под руководством Петра князь-папа проводил длившиеся ночи напролет заседания Всепьянейшего собора. Все это происходило не только за закрытыми дверями в Немецкой слободе, где подданные не могли увидеть забавы своего государя, о нет! Молодой царь со своими друзьями вел процессии по улицам Москвы даже в дни Великого поста и делал все, чтобы как можно сильнее оскорбить религиозные чувства людей, которыми должен был править. Так что даже посланникам из западных стран, давно привыкшим к забавам молодых аристократов или выходкам студентов в старинных университетских городах, оставалось только сделать вывод, что юного Петра мало заботит его народ и что, какими бы оригинальными ни были его дурачества, грубость в них преобладала над веселостью.

Это исключительное правление продолжалось уже семь лет. Никто не мог найти управы на царствующего своевольного юнца. Его мать поступила так же, как в свое время Евдокия: подыскала ему жену. Но Петр редко ее навещал. Затем его мать умерла, а он так и не повзрослел.