Эдвард Резерфорд - Русское

О чем же думал молодой царь?

Со временем Евдокии стало казаться, что, когда царь бывал трезв, он думал лишь о двух вещах. Одной из них была война.

– А вторая – лодки. Прямо сам он не свой до лодок! – бывало негодовала она.

И когда Прокопий, смеясь, напомнил ей, что Россия – страна рек, она раздраженно его оборвала:

– Сам отлично понял, про что я толкую! Те проклятущие лодки, что по морю ходят. Русскому море ни к чему.

– Это не так. Древние русы были мореходами. Они бороздили Черное море, доплывали до Константинополя. И мы доплывем.

– И что же, ждут вас там крымский хан и его татары – или вы собрались с самим турецким султаном воевать? – язвительно спросила она.

– Именно.

Хотя поведение Петра порой казалось эксцентричным, было совершенно очевидно, что с самого начала он видел себя завоевателем. И это было вполне естественно.

Ибо кто считался в России героями? Разве не святой Владимир, Ярослав Мудрый или могущественный Мономах, правившие в эпоху Киевской Руси? Разве в те времена русы не торговали свободно от Балтики до теплого Черного моря? Разве не сокрушили они племена кочевников в южных степях? Разве не основали поселение около устья Дона в древней Тмутаракани? Разве не образовали свою колонию в самом имперском Константинополе? Однако теперь Россия не владела даже тем жалким клочком земли у замерзающего северного конца Балтийского моря, который отошел к шведам после Столбовского мира при царе Михаиле Федоровиче, а богатые балтийские порты оставались в руках шведов и немцев. На юге устье Дона было закрыто для русских, и на страже подступов к нему стояла турецкая крепость Азов, а все теплое Черное море контролировал турецкий флот. Но самым оскорбительным было то, что спустя сотни лет после освобождения от татарского ига крымский хан по-прежнему совершал набеги через степь, тысячами угонял в рабство славян из украинских деревень для продажи на невольничьих рынках Ближнего Востока. Он даже имел дерзость потребовать с царя дань; и хотя эти требования были проигнорированы, русское правительство по-прежнему находило целесообразным посылать ему щедрые подарки, что, конечно, было унизительно.

Поэтому, если Петр желал, как некогда Иван IV, расширить границы к югу и к северу, в этом не было ничего удивительного.

Корабли? И тут имелся ответ. Юный Петр узнал о кораблях – о настоящих кораблях! – от иноземцев в Немецкой слободе. И собственноручно построил корабль. А на севере он видел большие иностранные суда, приходившие в далекий Архангельск или курсировавшие по Балтийскому морю.

Вот что было ему необходимо: флот, который мог бы спуститься по могучему Дону и прорваться через Азов к Черному морю. Пришло время воплотить военные потехи в реальность. Вначале он построит галеры для плавания по Дону, а затем и настоящие мореходные суда.

Как ни странно, к этому предприятию с энтузиазмом отнесся не только Прокопий Бобров, но и его отец. Хотя военные кампании были уже не для него, перед шестидесятипятилетним царедворцем открылись новые перспективы. Для флота молодому царю необходим был лес. Кроме того, для мачт ему нужен был ясень.

– Они получают кое-что из Тулы, но в наших поместьях всего этого довольно, – радостно заявил он и тут же подарил царю один из своих лесов.

Когда в 1696 году пришла весть о том, что турецкий порт Азов взят, Никита был в восторге.

– Неужели ты ничего не чувствуешь? – спрашивал он Евдокию. – А вот я чувствую, как теплый ветер подул в наших северных лесах – теплый ветер с юга.

Во время Азовской кампании произошло еще одно событие: умер Иван, хилый единокровный брат Петра. Само по себе событие это значения не имело, однако из этого следовало, что вернувшийся в Москву с триумфом двадцатичетырехлетний Петр стал единоличным правителем.

– Нрав у него, конечно, буйный, но теперь мы увидим великие дела, – заверил Никита свою жену.

Но даже он был потрясен тем, что последовало дальше: триумфальный въезд Петра в столицу.

Это случилось солнечным октябрьским днем 1696 года. На Москве-реке на римский манер была сооружена триумфальная арка с гигантскими статуями Марса и Геркулеса по обеим сторонам. Внизу стояла скульптура турецкого паши в оковах.

Приблизившуюся процессию возглавлял облаченный в доспехи дядька Петра – тот самый, что исполнял роль князь-папы во время знаменитых Всепьянейших соборов. Затем на золоченой колеснице ехал швейцарец Лефорт. Дальше вновь колесницы. После них катилась повозка, на которой везли изменника, имевшего глупость помочь во время кампании туркам. За ним были выставлены орудия пыток и казни.

И только в самом конце растянувшейся процессии ехал Петр. Те, кто не слишком часто видел молодого царя, были поражены. Атлетического сложения. С копной черных волос, усами, как у казака, и пристальным, проницательным взглядом. Роста он был исполинского – в целую сажень.

Но этот русский великан был одет не в русское платье. На нем была немецкая форма – черный камзол и большая черная треуголка, в которую с небрежным изяществом были воткнуты три белых пера.

И ни одного священника в поле видимости.

Ни икон впереди, ни священнослужителей с хоругвями. Ни приветственной речи от патриарха, ни колокольного звона. Пришел римский кесарь в немецкой форме; языческая процессия вступала в столицу Святой Руси.

– Но ведь даже римляне чтили своих богов, – бормотал Никита. – И даже язычник Чингисхан не презирал Церковь. – И, глядя на процессию, он думал, что видит новое палящее солнце, которое выжжет все тени.

Что до Евдокии, то она смотрела с пламенным негодованием.

– Когда умерла его мать, а он даже не остался у ее смертного одра, я же говорила, что он выродок, – сказала она. – А теперь я вижу лик самого зла.

Но даже это потрясение было ничто в сравнении с тем, что последовало далее.

В 1697 году Петр совершил нечто неслыханное, чего не делал ни один русский правитель.

Он отправился за границу. И взял Прокопия с собой.

Пока они были в отъезде, Евдокия перестала даже наведываться в Москву. Это место сделалось ей ненавистно. Все больше времени жила она одна в Русском, где проводила долгие часы, беседуя со священником Силой, Даниилом и его домочадцами.

Но теперь Петр с ее сыном вернулись. И в Москве все дьявольские силы вырвались из ада.

Даниил прибыл в столицу со смешанным чувством любопытства и страха.

Неужели правдивы слухи, которые до него доходили с тех пор, как царь Петр вернулся из заграницы? Уже много лет не был он в столице, но когда эта благочестивая женщина, Евдокия Михайловна, попросила его приехать, он без колебаний отправился в путь, взяв с собой жену и маленькую дочку.

После почти пятнадцати лет брака, когда они уже давно оставили всякую надежду, у них с Ариной родилась дочь, и Даниил часто недоумевал, как же удостоился он такого Божьего благословения в столь темные дни? Она родилась в 1693 году, когда Арине исполнилось тридцать девять, а ему шел седьмой десяток. И вот он приехал сюда – семидесятилетний старик с женой и шестилетней дочкой.