Эдвард Резерфорд - Русское

– На самом деле, все очень просто, – сказал он им. – Россия сейчас в гонке со временем. Столыпин, которого я лично поддерживаю, знает, что, пока он держит революционно настроенные массы под контролем, он должен модернизировать Россию. Если он добьется успеха, царь сохранит свой трон, если же нет… – он поморщился, – тогда хаос. Крестьянский и городской бунт, как говорили раньше. Вспомните Пугачева.

– А что должен делать Столыпин? – спросил Карпенко.

– Главным образом три вещи. Дать развиваться промышленности. Благодаря иностранному капиталу все идет хорошо. Далее, просвещение масс. Рано или поздно придет какая-то демократия, а народ к ней не готов. В этом направлении Столыпин делает успехи. В-третьих, он пытается реформировать село. – Он вздохнул. – А это, боюсь, будет нелегко.

Насколько Дмитрию было известно, в основе реформ великого министра была попытка изменить русского крестьянина. За последние два года здесь произошли важные изменения. Были полностью аннулированы платежи, причитающиеся бывшим землевладельцам, вместе со всей задолженностью. Крестьянину были предоставлены все гражданские свободы, право пользоваться теми же судами, что и любому другому гражданину империи, а также внутренний паспорт для поездок без разрешения общины, которую он теперь мог свободно покидать в любое время. Наконец, спустя полвека после отмены крепостного права крестьянин стал свободным не только теоретически, но и фактически. Но оставалась еще одна огромная проблема.

– А что же делать с общиной? – вслух удивился Владимир.

Даже теперь убыточная средневековая практика чересполосицы с периодическим перераспределением пахотных земель почти не изменилась. Российские урожаи зерна были значительно меньше, чем в большей части Западной Европы. Стремясь изменить это положение, Столыпин побуждал крестьян выходить из общины, возделывать свою личную землю и становиться независимыми. Принимались соответствующие законы, через Крестьянский банк предоставлялись «легкие кредиты». Но прогресс был медленным.

– А разве Столыпин не пытается превратить крестьянина в буржуа, в капиталиста? – возразил Дмитрий.

– Да, конечно, пытается, – ответил Суворин. – В отличие от тебя, Дмитрий, я капиталист. Но и я признаю, что сделать это будет очень трудно.

– Я думал, это будет легко, – заметил Карпенко.

– Да, мой друг. – Суворин ласково потрепал юношу по голове. – Но это потому, что ты родом с Украины. Там, в западных губерниях, существует традиция самостоятельного земледелия. Но в этих центральных губерниях, собственно в России, общинная система весьма прочна. И если хочешь знать почему, просто посмотри на здешнюю деревню. Посмотри на Бориса Романова, сельского старосту.

Вскоре Дмитрий и Карпенко познакомились с Романовым. Как староста деревни, он отныне был наделен некоторой властью, чем явно наслаждался. Семья с тремя крепкими сыновьями теперь владела самой большой долей полос в деревне, а дом Бориса украшали красивые резные карнизы и расписные ставни. Но той весной, когда благодаря реформам Столыпина стало возможным купить у монастыря часть казенной земли и Суворин сказал ему: «Ну, Борис Тимофеевич, думаю, вы и сами купите», Романов нахмурился и ответил: «Община покупает». А потом тихо, но отчетливо произнес: «Вас мы тоже когда-нибудь выкурим».

– Романова не переубедить, он абсолютно уверен в том, что решение всех проблем – это захват данного поместья, – продолжал Владимир. – И знаете, в чем ирония? Во многих губерниях не хватает земли – даже если отнять ее у всех помещиков, чтобы хоть немного помочь крестьянам! Лучшее решение – переселение части земледельцев в менее населенные провинции, что Столыпин и пытается поощрять. Так что крестьяне поддерживают эсеров, – вздохнул он, – даже террористов, потому что те обещают раздать всю землю.

Подводя итог, промышленник мрачно улыбнулся:

– Итак, общинный крестьянин мало что делает для себя, но ждет чуда, которое в мгновение ока все решит. Пассивный, но злой. Предпочитает десятилетия бесплодно страдать, а потом взорваться – и так же бессмысленно бесчинствовать.

Как сын своих родителей, социалистов, Дмитрий, естественно, считал, что в своих консервативных взглядах дядя Владимир не прав, он очень уважал того за светлый ум и признавал истинность многих его слов. И, размышляя о революции, которая, как он знал, когда-нибудь обязательно произойдет, он спросил:

– Так вы полагаете, что Столыпин потерпит неудачу и царь потеряет свой трон?

– Не знаю, пока неясно, – откровенно ответил дядя, – но запомни: в тысяча девятьсот пятом году у нас была война и нехватка продовольствия. Вот что на самом деле вызвало революцию. Поэтому, думаю, для успеха своих начинаний Столыпину нужны две вещи: мир и хорошие урожаи. Вот что действительно решит судьбу России. И больше ничего.

И все же в то мирное лето трудно было надолго отвлекаться на такие серьезные вещи.

Это было счастливое время. По утрам Карпенко часто отправлялся на прогулку, рисовал или придумывал фантастические игры, чтобы развлечь Ваню и Надю, которые его боготворили. Тем временем Дмитрий каждый день по три часа играл на рояле. Теперь он сосредоточился на этом инструменте, почти исключив скрипку, и, хотя ему не хватало технической виртуозности профессионала, его игра отличалась удивительной изысканностью.

Днем, если молодые люди не купались, они сидели на веранде и читали книги или играли в карты с госпожой Сувориной.

Однажды Владимир повел их по своим фабрикам в Русском. Это была впечатляющая экскурсия. Дмитрий с интересом разглядывал заводских рабочих, которые спокойно занимались своим делом, а Карпенко был впечатлен самим механизмом завода.

– Такая грубая сила, – шептал он потом Дмитрию. – Ты обратил внимание на невероятную, суровую красоту этого места? И твой дядя – он отвечает за этот механизм. С каждым днем я все больше восхищаюсь паном Владимиром.

Несколько раз они посещали монастырь. А на второй неделе июня Арина повела их за реку по узкой тропинке к старым родникам, восхитившим Карпенко.

– Как в Древней Руси! – воскликнул он. И добавил: – Как при язычестве.

Дмитрию особенно нравились вечера. Потому что иногда, пока остальные собирались в библиотеке, откуда слышались оживленные голоса и смех, он тихо садился за рояль и наигрывал свои собственные пробные композиции. Именно здесь, возле инструмента, ему открылась новая необычная особенность его дяди. Иногда, играя, он видел, как в комнату тихо входит Суворин и молча садится поодаль, в тени. Когда же музыка замолкала, дядя подходил, задумчиво смотрел на клавиши и, коснувшись их, произносил своим певучим баритоном что-нибудь вроде: «Почему бы тебе не попробовать вот так?» – или: «А что, если здесь изменить темп?» И – что самое замечательное – Дмитрий почти всегда обнаруживал, что, сам того не зная, он хотел выразить именно это.