Эдвард Резерфорд - Русское

– Никогда бы не подумал, что ты так играешь, – заметил однажды Дмитрий и чуть не добавил: «И что ты такая красавица».

– Ты многого не знаешь, – весело ответила она и, смеясь, вышла с Сувориным и Надеждой на веранду.

А потом, так же внезапно, все закончилось. День был солнечный. Прошло уже десять дней, как Роза гостила там. Накануне Суворин привез ей ноты фортепианных этюдов своего самого любимого русского композитора того времени, гениального Скрябина. Это были замечательные произведения, такие же тонкие и гармоничные, как прелюдия Шопена, такие же завораживающие, как стихотворения Блока. Роза исполняла их, а Суворин покоился в мягком кресле и улыбался, как ангел. И Дмитрий неожиданно провалился в сон.

Когда он начал просыпаться, Роза уже не играла – рядом с ней у рояля стоял Суворин. Взрослые, очевидно, полагали, что он все еще спит, и, хотя говорили они тихо, он отчетливо слышал почти каждое их слово.

– Так больше не может продолжаться. Я тебе уже три года это говорю. – Баритон его дяди, звучал мягко и убеждающе. – В конце концов, это невыносимо.

– С этим ничего не поделаешь. Но, Володя… – (Дмитрий никогда раньше не слышал, чтобы кто-нибудь позволял себе так назвать его дядю.) – Володя, мне так страшно.

– Ты недосыпаешь, маленькая моя, голубка. Перестань мучить себя. По крайней мере, побудь со мной здесь какое-то время. – Суворин сделал паузу, видимо, чтобы собраться с мыслями. – Следующей весной я должен поехать в Берлин и Париж. Поедем вместе. Давай отправимся на какой-нибудь курорт, поправим твое здоровье. Думаю, ты знаешь, что со мной тебе ничего не грозит.

От удивления Дмитрий широко открыл глаза. Он видел, как мать ласково коснулась большой руки дяди Владимира:

– Знаю.

Дмитрий резко сел в постели и тут же поморщился от боли. Оба повернулись к нему: дядя – раздосадованно, мать – растерянно. Затем Суворин спокойно, как будто ничего не случилось, сказал:

– Что, дружок, проснулся? Ну, давайте-ка выпьем чаю.

И Дмитрий уже не очень-то понимал, что именно он только что слышал.

На следующее утро Роза объявила, что должна вернуться в Москву.

– Твой отец совсем там заброшен без меня – сказала она Дмитрию. – Что-то мне тревожно за него.

И снова ее лицо было серым и изможденным, как будто она не спала всю ночь.

Следующие дни Дмитрию было не очень-то весело. Уехала не только его мать, но и Надежда – госпожа Суворина вызвала ее в Москву, – а он остался в Русском, так как доктор сказал, что его нельзя перевозить. Именно дядя теперь спокойно и решительно взял на себя все заботы о нем.

Спустя два дня после отъезда Розы дядя положил на столик возле кровати Дмитрия несколько книжек и стопки нот.

– Ты хорошо играешь, мой друг, и, насколько я слышал, пробуешь себя в композиторстве, – твердо заявил он. – Но теперь, раз уж ты прикован к постели, потрать время с пользой. Займемся основами. Вот книги по теории музыки и пара трудов по композиции. Изучай.

Поначалу это было тяжелое задание, даже скучное. Но каждый вечер дядя заставлял его делать упражнения по гармонии, контрапункту, заниматься непростыми музыкальными дисциплинами. Хотя Суворин был всего лишь любителем в музыкальной области, он много в чем прекрасно разбирался и держал занятия Дмитрия под строгим контролем.

– Теперь я знаю, почему ваши фабрики приносят хорошую прибыль, – однажды рассмеялся Дмитрий.

Но надо признать, успехи Дмитрия говорили сами за себя. Всего за шесть недель исключительно теоретических музыкальных занятий тринадцатилетний мальчик достиг поразительных результатов. И по мере того, как он узнавал все больше и больше, у него возникало жгучее, безудержное желание использовать свои новые познания на практике. Так что в сентябре, когда доктор наконец разрешил ему вернуться в Москву, он сказал Суворину:

– Знаете, я, наверное, хотел бы стать композитором.

На что дядя, к удивлению мальчика, просто улыбнулся и ответил:

– Конечно станешь.

Много лет спустя Дмитрий Суворин говорил:

– Я стал композитором, когда упал с лошади.

Но то ли из-за неосторожности конюхов, переносивших мальчика, то ли из-за того, что перелом был множественным, то ли заводской врач, пользовавший его, был не слишком высокой квалификации, его правая нога плохо срослась, и Дмитрий Суворин до конца жизни ходил с тростью.

Всякий раз, находя повод заглянуть в большой особняк Владимира Суворина, Александр Бобров мечтал увидеть Надежду. Несмотря на неприятный случай на Пасху, он ни на минуту не оставлял своей идеи.

– Я женюсь на ней, – прямо сказал он отцу.

В сентябре он под благовидным предлогом уже побывал у Сувориных, застав в доме мать с дочерью и узнав, что глава семьи вернется в Москву только в конце месяца.

Однако сегодня было уже слишком поздно для визита. Шторы и жалюзи были задернуты, и только привычка заставила его пройти мимо заветного дома по другой стороне улицы. Опустился легкий туман; уличные фонари казались желтоватыми размытыми пятнами; народу было мало. Он, вероятно, так и пошел бы дальше, если бы не услышал быстрые шаги, которые, как ему показалось, затихли у входной двери суворинского дома.

Остановившись у крытой галереи, он посмотрел в сторону парадного подъезда. Поначалу он ничего там не увидел, но затем разглядел мужчину в широкополой фетровой шляпе, прятавшего лицо в шарфе, намотанном поверх поднятого воротника плаща. Он напряг зрение и, к своему удивлению, увидел, что входная дверь приоткрылась и мужчина быстро шагнул внутрь. Но как только дверь закрылась, у Александра перехватило дыхание. Ибо, когда мужчина снял шляпу, Александр узнал рыжеволосого Евгения Попова. Вне всякого сомнения – это был он.

«Какого черта ей от меня надо?» Этот вопрос Попов задавал себе много раз. У нее было все: блестящий муж, огромное состояние – все, что только мог предложить буржуазный мир. Конечно, представители буржуазной верхушки, не имея никакой полезной цели в жизни, иногда скучали. В одном, ставшем достоянием общественности случае наследник крупного состояния, сколоченного известным русским купцом, недавно вышиб себе мозги в доме своего брата – не то чтобы по какой-то причине, а просто так, по прихоти, потому что случайно увидел на столе револьвер. Это у них называлось «скукой». Короче, буржуазный декаданс – во всей его неприглядной красе.

Может, ей просто скучно? Непохоже. Скорее, она несчастна.

Он вспомнил один свой разговор с Лениным. «Не ждите слишком многого от женщин, – сказал его приятель. – Я еще не встречал ни одной женщины, кроме своей жены, которая играла бы в шахматы или могла бы прочесть железнодорожное расписание». Попов усмехнулся про себя. Он знал, что в последние годы Ленин время от времени имел роман с некоей графиней, жившей в Петербурге. Интересно, умеет ли графиня играть в шахматы? И теперь, глядя на госпожу Суворину, он небрежно спросил: