Эдвард Резерфорд - Русское

Несмотря на эту скромную демонстрацию необыкновенных способностей Распутина, остальная часть приема почетного гостя прошла достаточно спокойно – и Дмитрий так бы и считал данное чаепитие обычным светским событием, если бы не два небольших инцидента, имевших место незадолго до отъезда Распутина. Первый касался его матери.

Роза уже была представлена, сразу после Петра, и, отвесив ей вежливый поклон, Распутин, казалось, забыл о ее присутствии. Он даже не глядел в ее сторону, как вдруг, словно его кто-то подтолкнул, поднялся с дивана, повернулся, быстро подошел к ней, взял ее за предплечье и почти минуту стоял молча, как врач, щупающий пульс. Затем, не говоря ни слова, он спокойно опустил руку и вернулся на свое место, чтобы как ни в чем не бывало продолжить разговор с госпожой Сувориной. Что касается Розы, то, хотя все остальные свидетели этой сцены почувствовали себя томительно неловко, она не испугалась и даже не покраснела, а стояла очень тихо – и никогда позже не упоминала об этом моменте.

Но еще более инфернальной была сцена, внезапно разыгравшаяся при отъезде Распутина.

Карпенко, понаблюдав какое-то время за Распутиным, почему-то вдруг решил, что не хочет быть ему представленным. Когда ему показалось, что госпожа Суворина вот-вот позовет его, он ушел в дальний угол гостиной. И когда гость наконец поднялся, чтобы откланяться, Карпенко незаметно следил за ним стоя за спинами двух пожилых дам.

Распутин был уже на полпути к дверям, когда вдруг резко остановился, повернулся и пошел прямо на него.

Обе дамы покраснели и расступились. Распутин подошел ближе и остановился в двух шагах от молодого человека. Гипнотические глаза смотрели на него, а Карпенко, лишенный прикрытия, трепетал перед Распутиным.

Смерив Карпенко долгим взглядом, Распутин под конец улыбнулся.

– Ну-ну, – тихо сказал он. – Знавал я таких – и в Сибири, и в Петербурге. – И, повернувшись к госпоже Сувориной, добавил: – Умный молодой казак у вас в доме.

Что, черт возьми, он имел в виду? Госпожа Суворина, казалось, поняла его, однако, провожая Распутина до двери, выглядела слегка смущенной.

Но на Карпенко почетный гость подействовал сокрушительно. Когда тот покинул гостиную и Дмитрий подошел к Карпенко, его друг был бледен как полотно и дрожал. Когда Дмитрий обнял его и спросил, в чем дело, Карпенко только прошептал:

– Он видел меня насквозь. Он видел все. Он – сам дьявол.

А когда Дмитрий посмотрел на него с непонимающим видом, Карпенко только поморщился и, неловко обернувшись в сторону госпожи Сувориной, пробормотал:

– Ты ничего не знаешь.

И в течение нескольких недель после этого молодой казак был угрюм и замкнут, и Дмитрий не мог понять почему.

По какой-то причине Роза почувствовала озноб в груди. С чего бы это? Когда она шла по улице, холодный влажный воздух слегка попахивал дымком. Уже час, как стемнело. Тут и там зажглись фонари.

На углу она остановилась и оглянулась. Их с Петром спальня была единственной комнатой в квартире, выходившей окнами на улицу, и она, сама не зная почему, зажгла свечу и поставила ее у окна. Теперь она просто видела ее – маленькое, дрожащее пламя в темной раме, как образ странного тайного стража. Или как послание любви и надежды. Кроме записки, в которой Роза написала, что пошла на прогулку, больше она ничего не оставила.

Она завернула за угол. Ее шаги, как ни странно, казались легкими.

Никто ничего не узнает, и это главное. Это был, по правде говоря, ее дар любви им, о чем они никогда не должны были узнать. Об этом знал только Владимир, но он сейчас с сыном в Париже и должен вернуться только через месяц. Она ничего не написала ему, но он узнает и сохранит ее тайну.

Мимо проскакал на лошадях отряд казаков, возвращавшихся в казармы, они были в бурках, защищающих от осеннего холода.

Когда же все это началось? Возможно, с самого начала: она вышла замуж за Петра Суворина в глубокой депрессии. Это была ее вина. И все же она страстно любила его. Нет, подумала она, она может точно определить настоящее начало. Это было в 1900 году, когда маленькому Дмитрию было пять лет и из Америки пришло письмо.

После замужества Роза почти не общалась со своей семьей в Вильно. Четыре года спустя неожиданно умерла ее мать, а затем ее старший брат и его семья эмигрировали в Америку. В 1899 году за ними последовал и ее второй брат. Их отъезд не удивил ее. Уезжали десятки, сотни тысяч евреев. К 1914 году около двух миллионов евреев уедет из России в Соединенные Штаты, и царское правительство только приветствовало их отъезд. Роза была рада, что ее братья пересекли Атлантику в поисках лучшей жизни, но теперь все это было слишком далеко от ее чувств и мыслей.

А потом пришло письмо. Оно было от ее второго брата, который обычно не любил писать и о котором она ничего не слышала с тех пор, как он уехал. Однако письмо было пространным, с подробным описанием переезда и новостями о семье. В письме также был длинный заключительный раздел.

Мы приехали на остров Эллис. На мгновение мне стало страшно. Когда я увидел эту огромную глыбу здания и увидел очереди других иммигрантов, ожидающих таможенного контроля в огромном зале, я подумал: «Боже мой, это будет похоже на Россию, только еще хуже. Это тюрьма». Но вскоре все закончилось, и мы вышли.

А потом… вот почему я должен был написать тебе, дорогая Роза. Потом мы стали свободны. Можешь себе представить, каково это? Это трудно описать. Знать, что ты свободен. Тут нет жандармов, которые следят за тобой, нет полицейских агентов, которые ищут противников режима. Ты можешь идти куда захочешь. Голосовать может каждый. И у еврея столько же прав, сколько и у любого другого.

Американцы похожи на русских. Они просты и прямолинейны и говорят от чистого сердца – это русские в своем лучшем варианте, вот так! Но они и не похожи на русских, потому что они свободны и знают это.

Вот почему я пишу тебе сейчас, дорогая Роза. Оказавшись здесь, я не могу не думать о тебе. Конечно, ты поменяла веру и живешь в Москве. Но ты уверена, ты действительно уверена, что при этом тебе ничего не грозит? И маленький Дмитрий, независимо от твоего обращения в христианство, которое, я знаю, было сделано из соображений целесообразности, остается для нас евреем, как сын еврейки. Дело не в вере, ты знаешь, что я далек от религии. Но я хочу сказать: если дела в России пойдут плохо, ради бога, приезжайте в Америку. Законно или незаконно, вы там всегда можете что-то устроить. Прошу, присоединяйтесь к нам. Здесь вся ваша семья будет в безопасности.

Письмо произвело на Розу неизгладимое впечатление. Если, живя в Москве, особенно после рождения сына, она редко вспоминала о своем прошлом, то письмо брата неумолимо вернуло ее туда. С горечью она подумала о своем бедном отце и обо всем, что он пытался сделать для нее. Она подумала о своей музыке, которую забросила с тех пор, как вышла замуж. Она вспомнила, какую боль причинила своей матери. И, представив себе своих братьев, поняла, как же ей хочется вновь повидаться с ними!