Эдвард Резерфорд - Русское

Связь тоже была не на высоте.

Два дня назад Александр был на командном пункте роты, где была установлена рация. Капитан по рации подробно информировал полковника о готовности личного состава роты и ее дислокации и выглядел весьма довольным собой.

Бобров был озадачен.

– Мы что, передаем сведения просто так? – спросил он капитана, когда тот закончил доклад.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, без всякого кода? Вы же докладывали открытым текстом.

Капитан, нахмурившись, уставился на него:

– А что вас удивляет?

– Я просто подумал: а что, если враг прослушивает наши переговоры? Все наши планы, позиции – все это он теперь знает.

И тут лицо капитана прояснилось.

– Да не валяй ты дурака, Бобров, – улыбнулся он. – Мы ж по-русски говорим, душа ты простая! Откуда немцу-то русский знать, немец ни бельмеса не разберет.

Все так и было. Сообщения для русской армии передавались открытым текстом, и, как позднее отмечало германское Верховное командование, «это сильно облегчило положение на Восточном фронте».

Почему все было настолько ужасно? Отчасти, как уже понял Бобров, потому, что в высшем командовании заседали такие же умники, как этот капитан: старомодные солдафоны с ухватками прошлого века, презиравшие современное оружие и знать не желающие современных методов ведения войны. Главнокомандующий Сухомлинов был именно таким человеком. Группа перспективных молодых офицеров, которых не устраивало такое положение дел в армии, не обладала никакой возможностью что-то изменить.

Но дело было не только в тупицах-генералах. Тот же капитан как-то в минуту откровенности признался Александру:

– Беда-то в том, что у нас боеприпасов было для скоростной войны, а на долгую кто ж рассчитывал? У нас и фабрики-то не поспевают боеприпасы поставлять.

И что, спрашивал себя Александр, что думают обо всем этом его люди? Тем было едва за двадцать. Никто из них не рвался служить в армии, но все, казалось, были согласны, что Россию надо защищать. Впрочем, было и исключение – в лице славного широкоскулого, не слишком сообразительного парня из маленькой деревушки в Рязанской губернии. Он нравился Александру, и они часто болтали по вечерам. Только в одном он никак не мог убедить этого молодого крестьянина.

– Я имею в виду, ваш благородие, они ж на Рязань не напали, – сказал тот однажды с искренним недоумением в голосе. – Так от кого ж защищать?

– Но если мы не будем сражаться с ними здесь, в Польше, они могут позже добраться до Рязани, – возразил Александр.

Однако это парня не убедило. Он только пристально посмотрел на Александра, а потом с детской улыбкой ответил:

– Так точно, ваш благородие. Но опять же – а ну как не доберутся?

И Александр задавался вопросом, сколько еще в русской армии таких же вот солдатиков, как этот простой рязанский парнишка?

Все началось внезапно, и это было совсем не похоже на то, что он ожидал.

Не было ни немецких касок, ни кавалерийских эскадронов с блестящими саблями наголо, ни шеренг солдат с винтовками. Ничего, кроме отдаленного, угрюмого грохота.

А потом начали раздаваться взрывы. Сначала немецкие снаряды падали позади. Затем еще несколько взорвались на поле перед окопом, подняв столбы грязи. Противник хорошо знал их позиции. И пока его люди, испуганные и озадаченные, прятались в своем ненадежном укрытии, грохот все продолжался и продолжался.

Весной и летом 1915 года русская армия испытала на себе всю тяжесть хорошо организованных немецких артобстрелов.

Спустя два часа в окопе появился капитан. Его усатое лицо было забрызгано грязью. В окоп было только одно прямое попадание. На удивление точное. Молодой рязанский крестьянин просто исчез с лица земли.

– Давай, Бобров! Уходим! – крикнул капитан. – Отступаем!

Все выбрались из окопа и последовали за капитаном, стараясь держаться леса, где не падали снаряды. Вскоре достигли командного пункта. Он был уничтожен.

– Вот немчура проклятая! Что есть то есть, стрелять они умеют, – сказал ему капитан с кривой усмешкой.

«Не такой уж он плохой мужик, – подумал Александр. – Просто немного устарел».

И оглянулся, чтобы убедиться, что все его люди рядом.

Над головой взвизгнул снаряд. Потом еще один.

А потом раздался очень громкий хлопок. Действительно очень громкий. И все вокруг побелело.

Он просыпался очень медленно, как сквозь туман, под звуки рояля.

«Как странно, – подумал он. – Должно быть, я умер. Иначе как бы я оказался здесь, в своей спальне, в доме своего детства в Русском?» Он с любопытством осматривался. Похоже, что ангелы решили немного изменить обстановку, но не было никаких сомнений в том, где он находится: за окном зеленело знакомое дерево. Этот звук рояля был поистине божественным. Александр закрыл глаза.

Когда он, все еще удивляясь, снова их открыл, то увидел склонившуюся над ним Надю – она смотрела на него и улыбалась. Он с недоумением воззрился на нее, потом нахмурился. Неужели она тоже умерла? Как это печально.

А потом услышал ее взволнованный голос.

– Дмитрий, Дмитрий! Он пришел в себя.

И небесная музыка прервалась.

Это была идея старшего Суворина. Когда Александра привезли в Москву, все еще в бессознательном состоянии, и его отец не знал, что делать, богатый промышленник сам все организовал. Уже три недели Александр находился под присмотром врача и медсестры.

Мало-помалу он осознал, что произошло. Немецкий снаряд, который едва его не убил, был одним из тысяч артиллерийских снарядов, обрушенных на русскую армию и отбросивших ее на север от Польши на триста с лишним верст.

– Это катастрофа, – сказала ему Надежда, когда на третий день он уже достаточно окреп, чтобы говорить. – Большая часть территории Литвы захвачена. Они наступают по всей Латвии. И наши войска все еще отступают. Старый генерал Сухомлинов уволен. Как раз вовремя. Все говорят, что правительство некомпетентно. Говорят, что мы можем надеяться только на помощь святого Николая Чудотворца!

Но самые поразительные новости пришли от его отца.

Хотя в начале года царь распустил Думу и, по закону военного времени, взял все правление на себя, поражения русской армии были так велики, что он был вынужден созвать Думу снова, и поэтому Николай Бобров находился в столице. С начала войны сильные антигерманские настроения вынудили правительство изменить название столицы: Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Отец находился в Петрограде, о чем говорил и штемпель на его письмах.

Письма были полны интереснейшей информации. Он давал краткие характеристики важных персон в парламенте – Родзянко, председателя Думы, который был «дородным, но мудрым»; Керенского, лидера социалистов, который «хороший оратор, но не имеет никакого реального политического плана, кроме как убрать царя», – и некоторых других. Он пересказал все придворные сплетни. «Друг императрицы, Распутин, причинил столько хлопот своим распутством, что его отправили обратно к семье в Сибирь. Будем надеяться, что он там и останется». И главное, к удивлению Александра, его отец был настроен оптимистично: