Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Она уже собиралась выйти в садик позади дома и нарезать роз, чего Уинифред никогда не делала, как к дому мягко подъехала серебряная машина Александра. Он выскочил и поспешил по дорожке к дому на манер убегающего оленя. Он решительно отвернулся от калитки четы Перри, не желая даже знать, не дрогнула ли на окне занавеска и не виден ли под дверью свет. Фредерика с помпой распахнула входную дверь:

– Весь дом в моем распоряжении.

– Тогда впусти меня быстрей, пожалуйста, не стой так. Ну, как он? Как Маркус?

– В порядке. Не то чтоб совсем в порядке, но они его хотя бы нашли. Дэниел был прав: он пошел в ту психбольницу, а там не знали, кто он. Теперь он там и лежит, говорят, болен, но чем и насколько серьезно – пока не известно. Но главное, что родители остались там с ним и весь дом в моем распоряжении.

Она провела Александра в гостиную:

– Не хочешь чашечку кофе?

– С удовольствием, – вежливо отвечал Александр.

Фредерика принялась деловито и не слишком ловко греметь чем-то на кухне. Александр пошел за ней следом и, прислонясь к буфету, стал смотреть на нее. В доме все сделалось двойственно, и они оба это чувствовали. В замкнутом, таинственном пространстве они были одни. Но это был дом Билла Поттера, где Фредерика была вечно ругаемой девчонкой, а Александр – младшим коллегой, где в воздухе тяжело висел гнев, где стены помнили лишь неизбывный жалкий круг уборки, еды и сна. Фредерика и Александр взяли кофе в гостиную, чинно сели в кресла и завели вежливый разговор о Маркусе.

– У меня совесть неспокойна, – признался Александр. – Маркус ведь приходил ко мне, говорил, что Симмонс сходит с ума, а я его всерьез не принял.

Почему-то – вовсе без связи с тем, что должен был чувствовать тогда Маркус, – Фредерика пришла в ярость:

– С какой стати он к тебе явился? Нес всю эту чушь? Они оба сумасшедшие… А ты что тогда сделал?

– Я… я решил, что это все с сексуальным подтекстом. Посоветовал Маркусу с ним не общаться.

– Правильно. Это разумно.

– Выходит, что не слишком-то. Но я тогда из-за тебя совсем запутался…

– Из-за меня?

– Мне казалось, я не имею морального права. Это совращение малолетней. Твой отец мне доверяет и так далее…

– Не слишком-то красиво все это мне выкладывать.

– Брось. Ты сама не ангел.

– Я?

– Конечно. Иначе мы бы не говорили о себе, а беспокоились о Маркусе.

– Наше беспокойство ему ничем не поможет. О Маркусе и раньше бесполезно было беспокоиться, а теперь тем паче.

– Как он, расскажи.

– Я уже сказала: не знаю.

Они молча пили кофе и думали о двух странных, невозможных людях, с которыми, однако, так долго жили бок о бок.

Проснулся телефон. Звонила Уинифред. Маркусу стало хуже, он не ест – не хочет или не может. В основном без сознания, перевозить опасно. Уинифред остается с ним.

– А папа?

– Говорит, что тоже останется.

Отношений между матерью и дочерью в обычном смысле почти не существовало. Фредерика не сочувствовала матери, а та сочувствия и не ждала. Фредерика сказала:

– Так странно: я одна в доме и мне совершенно нечем заняться.

На том конце провода повисло оторопелое молчание.

Фредерика продолжала:

– Я ужасно себя чувствую. Раньше была пьеса, а теперь эта противная, идиотская история с Маркусом, и больше ничего… Мам? Ты меня слушаешь?

– Да.

– Я, может быть, на несколько дней уеду к подруге.

– К какой?

– К Антее. Помнишь Антею Уорбертон? Миленькая такая, играла в самодеятельной части спектакля.

– Да. Извини, я сейчас ничего не соображаю, волнуюсь из-за Маркуса. Поезжай.

– Ты точно не против?

– Нет-нет, почему ты так спрашиваешь?

– Ну, я думала, может, я тебе зачем-то понадоблюсь…

– Нет. – Уинифред подумала, что в отсутствие Фредерики ей как раз может хватить сил и спокойствия на Билла и Маркуса.

– Ну что ж, жаль, что моя помощь не требуется. Тогда я уеду. А может, останусь. Я сказала Уилки и Александру, чтобы больше его не искали.

– Спасибо.

– Он что-нибудь говорит?

Маркус умолял пустить его к Лукасу. Кричал родителям, чтобы убирались. Кричал, что сам из больницы никуда не уйдет…

– Нет, почти ничего, – отвечала Уинифред. – Ему плохо.

– Ну ладно. То есть ужас, конечно. Так вы точно сегодня не вернетесь?

– Точно.

– У тебя от этих дел совершенно ужасный голос. Обо мне не волнуйся. Если не справлюсь с хозяйством, уеду к Антее. Я буду позванивать.

– Спасибо.

– Может, все и обойдется еще, – с ноткой сомнения сказала Фредерика. На том конце провода была черная пустота. Уинифред от усталости просто повесила трубку.

– Ну, как он? – спросил Александр.

– Ему хуже. Они сегодня домой не приедут.

– Что с ним такое?

– Она не сказала. Она мне вообще ничего не говорит. Не доверяет. У нее только он любимый сынок.

– Нельзя ее сейчас обвинять.

– Еще как можно! И я лично обвиняю! Я…

– Наверно, я пойду.

– Нет! Не уходи! Прости меня. Я всем действую на нервы, но это только потому, что сама не знаю, что мне делать. Я никуда не вписываюсь, я все делаю, чтобы меня увидели, а меня не замечают. Я согласна: сейчас это не важно. Важно то, что с Маркусом происходит, – не знаю уж, что там с ним такое… Но я так не могу. Я должна быть . Я не могу себя просто отменить.

– Перестань вертеться, ты не на сцене. Все, я пошел. Я не могу сидеть в доме твоей матери и думать о тебе, когда такое происходит.

– Не уходи! Останься. Мне страшно одной в этом доме.

– Останусь – и что мы будем делать? Я один раз обманул их доверие. Теперь еще раз? Нет уж.

Фредерика не желала ничего знать. Александр признавался в сомнениях, в слабости, в чувстве вины – это было гибельно и сладко. В ней росло опасное, невыносимо упоительное чувство власти над ним, над жизнью… От этого Фредерика сделалась искристой и безответственной.

– Это просто дом. Кирпичи, цемент, кресла и прочее. Все это не твое и не мое – просто глупые вещи. Ты можешь взять меня в саду, на Замковом холме или здесь. Разницы нет никакой. Место не имеет значения, это просто… вопрос вкуса, эстетики. А любовь – не вопрос эстетики.

Александр, натура глубоко эстетическая, предпочел извиниться:

– Прости. Ты и так нервничаешь, а я еще добавляю…

– Не уходи. Пожалуйста. Как ни странно, мне действительно страшно одной в доме: какие-то нехорошие мысли… Останься хотя бы на ланч.

Александр остался. Они ели консервированную ветчину с консервированной морковью, какую-то свеклу в резком уксусе прямо из банки и черствый хлеб. Фредерика заметила, что еда препаршивая, с чем Александр согласился. Привыкнув к буйным излишествам Кроу, оба чувствовали, что неплохо было бы выпить. Но за выпивкой пришлось бы ехать в магазин, чего – под недреманным оком Дженни – им делать вовсе не хотелось. Вернулись в гостиную, и там на диване Александр обнял Фредерику, но все было не так, они оба состояли из каких-то странных углов, а ее к тому же свело от страха. Потом Фредерика опять осмелела и сказала, что, раз весь дом в их распоряжении, лучше пойти к ней в комнату.