Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Дэниел пришел к Стефани, когда она сидела с Малькольмом. Последнее время ее нельзя было почему-то застать ни на Учительской улочке, ни в доме викария. Еще подходя к дому, он услышал какой-то приглушенный шум.

Стефани открыла ему дверь: волосы растрепаны, глаза полубезумные.

– Заходи скорей!

– Что он натворил? – Дэниел забыл заранее приготовленную речь об их ближайшем будущем. – И что с тобой такое? У тебя какой-то серый, измученный вид…

– Это потому, что я посерела и измучилась. Он стирает. Все свалил в ванну и пустил кипяток. Я не справляюсь. Раньше мы могли сесть и замереть, а теперь не можем, ни он, ни я…

– Побудь-ка тут.

Дэниел через две ступеньки взбежал наверх, готовясь иметь дело с Малькольмом, если можно иметь дело с тем, кто не осознает твоего присутствия.

В ванне в обжигающей воде, исходя паром, плавали: пуховое, в цветочек одеяло миссис Хэйдок, спутанный ком белья, розового и черного, осьминог из подтяжек и чулочных резинок, несколько пар обуви, переломанные детали конструктора, непотопляемая армия крошечных серых солдатиков, открытая банка со стремительно тающей розовой солью для ванны и пылесос. Малькольм безостановочно, как шарманка, мычал песенку «Сколько стоит тот песик в витрине?».

Дэниел вытащил из ванны пылесос и поставил стекать в угол. От пылесоса шел пар.

– Тебя могло ударить током, – благожелательно и веско сказал Дэниел. – И не только тебя. Если его мокрым воткнуть в розетку, будет беда. И одеяло я тоже заберу, дружище. Пух воды не любит.

По-медвежьи загреб одеяло и горой свалил в раковину, попутно намочив себе рубашку и брюки. Малькольм неловко отступил и сел на пол, прислонясь щекой к ноге раковины. На одной ноте затянул нечеловечески ровный, пронзительный звук. Глаза его закатились, потом стали вращаться в орбитах.

– Так, мамино белье шерстяное тоже заберу, а то сядет. И обувь, иначе босиком останетесь. А всякий нейлон полощи на здоровье, все равно он мокрый уже. Можешь и правда его простирнуть, раз такое дело.

Дэниел протянул ему каплющий узел чулочных поясов и нижних юбок. Малькольм мотал головой по кругу. Дэниел повесил вещи на край ванны и позвал Стефани.

– Есть у тебя куда это выжать? Все насквозь мокрое, линять уж начало.

Обернулся к Малькольму:

– А ты не думай, мы тебе не враги. Стирай, если хочешь. Только смотри: что можно стирать, а что нет.

Малькольм испустил новый звук – радиосигнал, сообщавший: его здесь нет. Никого здесь нет. Ничего нет.

Стефани втащила по лестнице оцинкованную детскую ванну. Малькольм перешел на свист поезда. Пробиваясь сквозь режущий, мучительный звук, они тащили и заталкивали в детскую ванну скользкое одеяло. Потом долго в молчании выжимали, оттирали, растягивали, развешивали. Дэниел отнес пылесос в кухню, вытер сколько мог и поставил на газету: из механического нутра струйками бежала вода. Потом заглянул в ванную. Малькольм стоял в ванне и держал, как воздушного змея за хвост, чулок, спутанный с реющей в воде неразберихой прочего белья. Другая рука его выкручивала – должно быть, больно – уже покрасневшую щеку. Он не снял ни башмаков, ни носков. Он издавал уже другой звук, который Дэниел не сразу опознал как до жути точную имитацию пылесоса, подавившегося шпилькой.

Они прошли в спальню миссис Хэйдок и сели на край неубранной кровати. Так Малькольм их не видел, но им слышно было, что творится в ванной. Розовато-серое покрывало искусственного шелка неприятно скользило, и Дэниел сердито откинул его. Мокрой черной рукой обнял Стефани за плечи. Она сказала:

– Хорошо, что ты пришел. Не уходи, пожалуйста. Если можешь.

– Это за много недель первое, что ты не в воздух сказала, а мне. После… после скандала.

– Я знаю. Прости.

– Да что там «прости». Надо двигаться. Надо срочно оглашение делать. Потом свадьба – и кончится этот бред. Я знаю, они там все вообразили, что долгая помолвка будет мудрей и так далее… Не только твой отец, мне и викарий уши прожужжал. Но так больше нельзя. Или мы женимся, или нет.

– Мы можем и до конца триместра пожениться.

– Можем. Мы вообще можем делать то, что хотим. На медовый месяц и прочую чушь так и так денег нет. Ты можешь продолжать работать. Но отдаляться вот так, бледнеть, сереть – я тебе не дам.

– Дэниел!

– Что?

– Он взял пылесос?

– Пылесос? Я же на кухню его… Нет-нет, это Малькольм. Он думает, что он и есть пылесос. Давай так: я буду слушать, что он там делает, а ты слушай меня. И скажи, что мы выиграем, если будем ждать да тянуть?

– Может быть, он… может, папа придет в себя. Или ты поймешь… что ошибся. Или у меня пройдет это… я ведь себя мертвой чувствую.

– Сомневаюсь. Очень сомневаюсь по всем пунктам. Но это-то меня и тревожит: он хочет, чтобы ты надеялась – вдруг, мол, папа опамятуется? Потому и не доходит до крайнего безобразия. Но он не изменится. А ты просто себя мучишь, и черта с два я буду на это смотреть. Я хочу, чтобы ты была как в тот день у моря. Живая, а не серая. Я знаю, какая ты настоящая, и я хочу тебя такой.

– А если это только ты? Все, что у нас есть, – ты создал один? Мне кажется, из меня жизнь выбили когда-то в детстве, так давно, что я и не помню…

– Нет, это неправда. Я знаю тебя. И если понадобится, я тебя волоком потащу к алтарю…

Она уткнулась лицом в его мокрое плечо. Он был словно окутан тонким и теплым паром, восходившим от жаркого источника внутри. Приникнув к нему, Стефани наконец отдыхала.

– А я ходила к викарию, как ты сказал. И понравилась – вот ведь я мошенница!

– Конечно понравилась: у тебя чу́дные манеры и ты любишь Джорджа Герберта [219] Джордж Герберт (1593–1633) – валлийский поэт и богослов Англиканской церкви. . На твой счет он спокоен, ты не враг. Это я – враг.

– Что за глупости!..

Дэниел принялся за работу: нужно было осуществлять свадьбу. От Стефани помощи почти не было, она только соглашалась на все, что он предлагал. Он и злился на нее немало, и жалел, видя, что она уже ни в чем не уверена, включая его и себя. Ничего, раз он должен один, значит нужно просто действовать быстрей. У него была битва с викарием из-за оглашения и потом еще одна – из-за переезда в Аркрайт. Викарий говорил, что Церковь должна сохранять позиции и что соцработники не любят, когда вторгаются на их территорию. Дэниел в ответ рокотал, что Христос учил и делал по-другому. Он знал, что викарий физически страдает от производимого им шума и, если рычать погромче, согласится почти на все, лишь бы Дэниел умолк и удалился. Поэтому рычал. Рычал и насчет оглашения, хоть втайне опасался, что тут у викария припасен некий неведомый козырь. Но Дэниел был человеком воли, и во вторую неделю мая викарий, нервно глянув поверх хора на своего сумрачного курата, произвел первое оглашение. Стефани Джейн Поттер, девица, в церкви отсутствовала. Прихожане зашептались. Дэниел грозно воззрился на них.