Вольдемар Балязин - Посох пилигрима

Следом за первыми вельможами Франции вошли коннетабль граф д’Э, граф де ля Марш, господа Шатоморан и де ля Тремуль. Однако прошло не так уж много времени, как из шатра короля выбежал граф Неверский и несколько французских вельмож. Граф крикнул, и двое молодых дворян тотчас же подвели ему коня, оруженосцы и пажи опрометью бросились к лошадям, и Жан Бесстрашный со всей своей свитой поскакал к отряду бургундцев.

Даже мы — подростки — поняли, что случилось что-то нехорошее. И тут, будто в подтверждение этого, из шатра донесся глухой гул ссоры и возбужденные возгласы спорящих. Казалось, что в мерный шум ливня начинают вплетаться раскаты грозы, пока еще далекие и приглушенные, но с каждой минутой приближающиеся, и оттого становящиеся все резче и громче. Через некоторое время следом за своим сюзереном проследовали французские рыцари. Лица почти у всех были откровенно злы, и только кузены короля Франции казались не только спокойными, но даже довольными всем произошедшим.

После их ухода в шатре стало тихо, а еще через четверть часа из шатра вышли король Зигмунд и командиры всех других отрядов.

Король казался озабоченным и обескураженным. Окружавшие его военачальники, не остыв от недавней перепалки, оживленно разговаривали. Мы бросились им навстречу — каждый к своему господину.

Леонгард фон Рихартингер был печален и зол. Не видя рядом никого, кому бы поведать обо всем происшедшем, он начал рассказывать это мне.

— Они напоминали двух бойцовых петухов перед дракой. Галльский петух — Жан Бургундский и волошский петух — воевода Мирча, — сказал Рихартингер раздраженно. — И эти кретины затеяли распрю накануне решительного сражения. Право же, они не могли найти для этого худшего времени. «Я не для того вел три тысячи моих храбрых бургундцев, чтобы смотреть, как кто-то другой начнет битву», — явно передразнивая графа Неверского, тонким голосом, коверкая язык, проговорил Рихартингер.

Я и не подозревал, что он может так искусно подражать голосу и манере разговора другого человека.

— «Но волохи живут рядом с турками, и они лучше любого из нас знают их манеру сражаться», — совсем по-другому произнес мой господин, и я по голосу, по тому, как робко и просительно было это сказано, без труда угадал короля Зигмунда.

Рихартингер вновь упрямо наклонил голову и визгливо прокричал:

— «Я истратил за свой переход столько денег, что если не я, а кто угодно другой первым ворвется в лагерь Баязида, то моим бургундцам не на что будет возвращаться домой!»

И снова переходя на просительный тон, фон Рихартингер почти прошептал:

— «Я умоляю Вашу светлость не делать этого».

Послушал он его. Черта с два! — произнес мой господин своим собственным голосом. — Выскочил как ошпаренный. А наш рохля только и пробормотал (тут Рихартингер снова передразнил короля): «Он погибнет, несчастный. И кто это придумал назвать его «Бесстрашным»? Я бы назвал его «Безрассудным».

А ведь многие вельможи и рыцари души не чают в короле. Он весьма хорош собой, прочитал в свои двадцать шесть лет столько книг, что ему позавидует любой кардинал, умеет сорить деньгами и на эти подачки покупает расположение легкомысленных юнцов и промотавшихся кутил и игроков. Немногие знают, какой он трус, как непостоянен в своих привязанностях, а часто и просто коварен.

— Я слышал, что король очень сильный турнирный боец и не раз одерживал победы над многими рыцарями, — робко заступился я.

— Он ловко подстраивает все это, заранее подкупая своих соперников, — вздохнув, ответил Рихартингер.

Затем он замолчал и вдруг остановил коня. Остановил коня и я.

— Погляди-ка, сынок, — сказал он мне и повел рукою перед собой, как бы описывая широкую дугу.

Я взглядом последовал за его жестом.

Прямо напротив нас на расстоянии в две трети немецкой мили раскинулся турецкий лагерь. Точнее — десять отдельных военных лагерей по тысяче воинов в каждом, как мы узнали потом. Наш лагерь не казался меньше, потому что турки находились на почтительном расстоянии, а наши шатры, повозки, кони и люди были совсем рядом, и оттого семитысячное войско христиан представлялось столь же многолюдным, что и десятитысячное войско османов. Турки стояли на холмах, преграждая нам путь на юг. На севере за нашей спиной был Дунай.

Я увидел, как в двух ближних к нам лагерях турок началось суматошное беспорядочное движение, и понял, что где-то у нас происходит то же самое.

Я прислушался и далеко от себя в сутолоке огромного лагеря уловил пение охотничьих рожков, хриплые голоса труб — все то, что предшествует началу сражения.

«Неужели сейчас начнется? — подумал я со страхом и радостью. — Наконец-то я увижу то, о чем до сих пор доводилось только слышать, от счастливцев переживших подобное множество раз».

И все же удивление от того, что я увидел, было больше неожиданности всего представшего предо мною.

«Как так? ~ думал я. — Отчего еще вчера мы ничего не слыхали о турках, а под утро прямо перед нами выстроились лагерем их несметные полчища?»

И я, осмелившись, спросил об этом моего господина.

— Видать, недаром турецкого султана называют «Молниеносным». Вчера вечером наши гонцы донесли, что османы рядом. Но Зигмунд им не поверил — ведь еще совсем недавно Баязид стоял под Константинополем. Ему нужно было пройти через Шипку и Тырново, переправиться через реку Янтру и только тогда появиться здесь.

— И далеко это?

— Семьдесят немецких миль.

— Так быстро! — воскликнул я.

— Недаром его называют «Молниеносным», — вздохнув, проговорил фон Рихартингер. И вдруг мой господин резко изменил тон, возбужденно воскликнул: — Этот надутый индюк все-таки решил сделать по-своему. То-то обрадуются кузены короля Карла, для которых бургундские герцоги хуже всех неверных, собравшихся в этой долине.

И подтверждая его слова, в поле перед нашим лагерем появились ряды французских рыцарей, медленно трусивших навстречу туркам. И впереди всех ехал этаким разнаряженным петухом граф Жан. Бургундцы ехали неспешно, их длинные пики еще торчали остриями вверх, опираясь тупым концом древка на стремя, щиты еще висели за спинами и забрала на шлемах еще не были опущены. Мы молча наблюдали за тем, как все новые и новые сотни бургудцев выезжали в поле. И когда последняя сотня так же, как и первая, неспешно выехала из лагеря, рыцари головного отряда Жана Бесстрашного опустили забрала, бросили пики наперевес и перекинув щиты со спины на грудь, пустили коней в галоп.

И так вот сотня за сотней — на какой-то одним им известной черте, бургундцы, собравшись в комок, пригибались к гривам коней, давали им шпоры и бросались на турецкий лагерь. А османы, не выезжая из квадратов своих первых стоянок, осыпали бургундцев тысячами стрел, копий и дротиков, метали в них камни и, в конце концов, принимали удар на грудь.