Вольдемар Балязин - Посох пилигрима

Итак, наш крестоносец возвратился домой, потеряв один глаз и, как поговаривали, обзаведясь кругленьким числом золотых и серебряных монет. Дворовые люди недолюбливали Ханса и за то, что по натуре был он зол и жесток, угодлив предо мной сверх всякой меры, а перед многими из них заносчив и, наверное, их неприязнь к одноглазому крестоносцу разгоралась тем сильнее, чем более упорными становились непрекращающиеся разговоры и слухи о его богатстве, вызывавшие у слуг немалую зависть. Кроме того, в Фобурге не было мажордома — просто потому, что мне не по карману было держать его, не столь уже великие богатства достались мне после смерти брата, и потому Ханс следил за нехитрым хозяйством моего замка, а все дворовые люди из-за этого же должны были ему подчиняться. И хотя я понимал, что из себя представляет мой одноглазыйпи пяmm. менять его на кого-либо другого у меня не было достаточных оснований: дело свое он знал хорошо, хозяйство вел исправно, а слуги безоговорочно признавали Ханса над собою старшим.

И вдруг через шесть лет после того, как Ханс уверенно взял в руки кормило власти, в замке появился Томаш. Он пршпел в Фобург среди ночи. Ворота замка были закрыты, и Томаш терпеливо ожидал до утра, пока их отопрут. Он не стучал в ворота, не кричал, а молча и покорно мок под сильным дождем, не желая привлекать чьего-нибудь внимания.

На рассвете к замку подъехали мужики с оброком. И всегда рано встававший кухмистер и мажордом Ханс впустил их во двор. Он же первым из обитателей Фобурга увидел Томаша и осведомился, к кому тот пришел.

Томаш назвал меня и попросил Ханса провести его в замок. Осторожный кухмистер пропустил знакомых ему мужичков во двор, а перед незнакомцем затворил ворота, оставив Томаша ждать на лугу.

Томаш был стар, плохо одет, сильно изможден и более походил на нищего бродягу, чем на порядочного человека. Потому-то Ханс решил не церемониться с безвестным оборванцем и впустил Томаша только после того, как принял оброк у мужиков. Кроме того, Ханс, как и все в округе, боялся гуситов, совсем недавно окончательно разбитых в их последней крепости — Сионер — и теперь скитавшихся по Богемии, Баварии и другим окрестным государствам. Тем более, что все чаще рассказывали о том, что гуситы под видом калеки или больного засылали в тот или иной замок своего человека, а ночью он изнутри отворял ворота и его сообщники вырезали всех обитателей замка до последнего человека.

Изможденный бродяга с первого взгляда не внушал доверия кухмистеру и поэтому он не сразу пустил его во двор. Таким вот — оборванным, голодным и вымокшим — и предстал передо мной Томаш, сопровождаемый верным Циклопом — Хансом.

Я спросил его, кто он, и зачем я ему понадобился?

Томаш опустил голову и молчал.

— Ну, — спросил я, — так в чем же дело?

Томаш выразительно поглядел на меня — велите-де вашему привратнику оставить нас наедине.

Я сказал:

— Ханс, оставь нас одних.

Кухмистер молча поклонился, но взгляд, каким он одарил незваного пришельца, был не из самых ласковых.

С этого-то момента Ханс сразу и навсегда возненавидел нового пришельца. Когда дверь за одноглазым закрылась, Томаш извлек из-за пазухи небольшой свиток и с легким поклоном протянул его мне.

«Дорогой Шильтбергер! — было написано там. — Препоручаю тебе моего старшего брата. Дела сложились так, что ему лучше некоторое время пожить где-нибудь в ваших краях. Он сам все тебе расскажет. Уверен, что ты приютишь его. Благослови тебя Бог. Твой друг Карел из Кафы».

— Боже милосердный! — воскликнул я. — Вы — брат Карела? Того самого Карела, с которым я двадцать лет назад встретился в Кафе?!

Томаш снова молча наклонил голову.

— Но почему он называет себя Карел из Кафы? Ведь насколько я помню, ваш брат родом из Моравии?

— Если бы он назвал себя Карелом из Оломоуца, едва ли бы я добрался до вас, — ответил Томаш. — А кроме того, он говорил мне, что встретил вас в Кафе и вы, должно быть, помните его.

— Верно, верно, — пробормотал я смущенно, начиная догадываться, кто стоит передо мною и какие именно дела сложились так, что пришельцу было необходимо некоторое время пожить где-нибудь вдали от родных мест. Да, конечно, я помню нашу встречу в Кафе. Очень хорошо помню.

Снимайте плащ, — сказал я, — сейчас скажу, чтобы вам принесли сухую одежду.

— Брат велел мне рассказать вам всю правду, прежде чем вы примете какое-либо решение, — проговорил Томаш.

— Я, кажется, и так ее знаю, — ответил я. — Вы из Оребитского братства.

— Да, — ответил Томаш. — Зная это, вы имеете право не пустить меня в ваш дом или даже отдать в руки властей.

— Мне кажется, ваш брат не за тем послал вас ко мне, ~ ответил я.

Все это произошло чуть ли не десять лет назад. Многое изменилось вокруг, и только в отношениях Томаша и Ханса никаких перемен не было. Томаш знал о прошлом Ханса. Во-первых, он был моим другом, и если бы даже и не был, то как было ему этого не знать, если бывший крестоносец успел по сто раз пересказать каждой прачке, каждой кухарке, и тем более всем конюхам, сторожам, псарям и прочим мужчинам-дворовым о своих бесчисленных подвигах в борьбе с еретиками-гуситами.

И хотя Ханс не знал о прошлом Томаша почти ничего достоверно, крестоносное нутро кухмистера подсказывало ему, что перед ним — враг, но, зная близость Томаша ко мне, Ханс не смел в открытую нападать на старика. Так бы и тлела их вражда, то чуть вспыхивая, то вроде бы совсем угасая, если бы не один случай.

В шести верстах от Фобурга, в большом селе, жила сорокалетняя вдова, содержавшая корчму. Она приторговывала, чем могла, давала деньги под проценты и занималась приготовлением разных снадобий, пригодных для лечения и человека и тварей земных. Вдова не значилась среди первых красавиц деревни: толстая, не по годам рыхлая, с тонкими губами, длинным носом, с мохнатой бородавкой на правой щеке, она обладала к тому же прескверным нравом. Года три назад Хансу втемяшилась мысль во что бы то ни стало купить у вдовы корчму и уехать из Фобурга, занявшись новым, еще более прибыльным делом. Однако ростовщица решительно ему отказала, и хитрый Ханс посватался за нее, заявив о своей готовности объединить два состояния.

Поговаривали, что крестоносец, предлагая руку и сердце, назвал при этом ничтожно малую сумму, и вдова отвергла любовь одноглазого паладина, предпочитая самой оставаться хозяйкой своего дома.

А вскоре после этого в корчме появились отцы-инквизиторы и обвинили вдову в наговорах, колдовстве и, конечно же, в том, что ночами она летала на помеле в горы на свидание со своим любовником — сатаной. Корчмарку увезли из деревни неизвестно куда, и тотчас же по округе пополз слух, что все случившееся — дело рук незадачливого негоцианта и отвергнутого жениха — Ханса.