Вольдемар Балязин - Посох пилигрима

— Значит, сами вы его не видели, — упирая на слова «сами» и «не видели», проговорил Освальд.

Я почувствовал, что парень чем-то задел меня, и к удивлению, обидевшись, ответил ему довольно резко:

— Я ведь могу и помолчать, если вам не нравятся мои рассказы.

— Извините меня, господин маршал, — покаянно пробормотал Освальд, — но вы ведь обещали рассказать нам о войне.

— О войне, о войне! — вдруг разозлился я. — Далась вам эта война, будь она проклята.

И я подумал: «Ну, что ж, расскажу вам о войне такое, чего вы во век не забудете*. А сам сказал:

— Сражения, которые ведут христиане, это детские забавы по сравнению с войнами между язычниками. Если хотите, я расскажу вам о походах и войнах амира Тимура Тамерлана, прозванного «Железным Хромцом*.

И потому, как тотчас же наступила могильная тишина, понял, что теперь-то они получат то, чего хотели. Однако обида все еще не оставляла меня и я решил немного покуражиться над ними:

— Я и в самом деле расскажу вам об этом, но только не сегодня. Я устал и хочу спать. А вот завтра ближе к вечеру я загляну к вам снова. Тогда и расскажу.

С этими словами я встал. Встали и все они. Кроме Освальда, разумеется. Томаш пошел проводить меня.

Во дворе я сказал ему:

— Что-то я застрял, Томаш. Видать, не такое простое дело эта писанина.

— Я в этом деле тоже небольшой мастер. Как и ты, волею судьбы, пишу свою первую книгу, — неожиданно признался старик.

— Вот как! И давно пишешь?

— Второй год. Пытаюсь описать все, что со мной случилось.

Я подумал: «Живу рядом. Вижу каждый день. И совсем не знаю, чем человек жив».

— У меня многое путается в голове. Как разобраться во всем этом? — сказал я.

— Путешествие длиною в треть века — непростая штука. Я бы сначала составил список городов и стран, где довелось побывать, а уже потом описал бы все, что в этих городах случилось, — посоветовал старый скриптор.

— Пожалуй, я так и сделаю, а то в голове какая-то каша. Спасибо, Томаш.

— Разберись, разберись, — ворчливо пробормотал старик, — а то и у читателей твоих тоже будет в головах вавилонское столпотворение.

Я уже собрался идти к себе, как вдруг увидел входящего во двор Фобурга Армена. Заметил его и Томаш.

Армен шел к нам, широко улыбаясь. У него была удивительная улыбка — в дремучей чащобе, черной, как сажа разбойничьей бороды, сверкали крупные ровные зубы, которыми, казалось, можно перекусить наконечник копья. И такие же черные большие круглые зрачки, прятавшиеся под двумя дугами густых бровей, сияли и искрились будто бы Господь только что послал ему великую и нечаянную радость.

Я улыбнулся в ответ ему — Армен не был в Фобурге больше месяца, и я успел изрядно по нему соскучиться. Даже Томаш, у которого с художником отношения были довольно сложными, вяло и будто нехотя, тоже изобразил улыбку.

Армен подошел к нам, снял с плеча тяжелый мешок с инструментами и поставил его на землю.

— Чем промышлял на этот раз? — спросил я его, сердечно перед тем обняв.

— Сложил три печи, помог построить дом и нарисовал одну трактирную вывеску, — бодро ответствовал Армен.

Томаш сумел отреагировать на эту непродолжительную тираду двояко. Когда Армен говорил о печах и доме лицо старика-скриптора выражало удовлетворенность и согласие с добрыми делами его соседа. Когда же художник упомянул о трактирной вывеске, бывший гусит будто уксуса выпил: лицо его перекосила гримаса презрения, и в глазах вспыхнул огонь откровенной неприязни.

«Вот крепкий орешек, — подумал я, взглянув на Томаша. — Сколько лет прошло, а он все так же верит в догматы гуситов, как и в молодости. Гуситы считали пьянство смертным грехом, а кабаки — обителью сатаны. Они же считали слугами нечистого торговцев и комедиантов, художников и виноделов. А тут — художник, украшающий завлекательной вывеской вертеп греха и погибели*.

— Что нового в Фобурге? — спросил Армен.

— Пока ты ходил по округу, у нас поселились три гостя.

— Небольшая новость. Фобург славится гостеприимстом, — ответил художник. — И кто они?

— Мальчишки-крестоносцы, — усмехнулся я.

— Глупые, несчастные дети, — печально вздохнул Томаш.

— И что они делают? — спросил Армен.

— Ждут, пока один из них поправится.

— Ясно, — сказал Армен. — Ты, как праотец Ной, твой замок, как ковчег, а мальчишки, как трое из семи пар чистых.

— Точно, Ноев ковчег, — буркнул Томаш. — Только есть еще в нем и нечистые.

И, не сказав более ничего, побрел в свою келью. А мы с Арменом понимающе переглянулись и тоже пошли каждый к себе.

«Ноев ковчег, Ноев ковчег», — повторял я, придя в свою комнату. А потом почему-то другая фраза всплыла в памяти, и я стал говорить про себя: «Вавилонское столпотворение, вавилонское столпотворение {36} 36 Вавилонское столпотворение — как говорится в библейских легендах, после всемирного потопа люди решили построить в Вавилоне башню до небес. Бог разгневался и «смешал их языки». Люди перестали понимать друг друга, после чего Бог рассеял их по всему земному шару. В переносном смысле словосочетание «Вавилонское столпотворение» — это суета, суматоха, беспорядок. ». — А когда лег в постель и закрыл глаза, то увидел перед собою оба Вавилона — Старый, или Большой, с его знаменитым столпом, и Новый, который язычники называют «Баг-дад», что означает «Богом данный». Увидел огромные серые стены, опоясавшие город тремя кольцами, длиною в сто верст и высотой в двести локтей, рухнувшие дома и храмы, обвалившиеся ворота, улицы, засыпанные обломками камней…

Увидел широкую мутную реку Евфрат, текущую по самой середине Старого Вавилона, совершенно разрушенного, не имеющего ни одного жилища, и заметную с расстояния в сорок верст башню, которую Господь разрушил в наказание за людскую дерзость.

«Жаль, — подумал я, — что не удалось мне побывать хотя бы у ее развалин. Да как было к ней пробраться, когда до башни нужно было идти десять верст по Аравийской пустыне, кишащей ядовитыми гадами».

А потом вспомнил и Новый Вавилон, или Баг-дад. Финиковые рощи, по берегам реки Шат или Тигр, как называем ее мы. Между прочим, в финиковых рощах, как и в пустыне, тоже полно змей. И потому крестьяне не собирают в этих рощах плоды, называемые ими хурмой, до тех пор, пока не прилетают аисты, которые изгоняют змей.

Я вспомнил и огромный парк, окруженный каменной стеной, длиною в десять миль. В этом парке были собраны сотни диковинных зверей и птиц. Особенно поразило меня гигантское животное — сурнофа, которое головою напоминало оленя, но имело шею в четыре сажени длиною, если не более. Передние ноги его были длинны, задние же, напротив, коротки. Шкура сурнофы — светло-желтая, отливающая золотом, была покрыта темными пятнами. Красивую, надменную голову венчали небольшие изящные рожки.