Вольдемар Балязин - Посох пилигрима

Мы поверили Александру и не обманулись в своих надеждах.

Для того, чтобы Маншук не сумел догнать нас, мы угнали всех его коней и верблюдов и на третий день оказались в Батуми.

Однако, как ни старался наш доброжелатель, ни одно судно не брало нас на борт, опасаясь мести со стороны Маншука и местных рабовладельцев.

Тогда Александр выехал вместе с нами из города и на четвертый день велел нам остановиться на вершине какой-то горы.

— Здесь часто останавливаются корабли, — сказал Цурукидзе.

И в самом деле! Прошло всего несколько часов, как мы заметили на горизонте какой-то парусник. Однако он показался и пропал. Потом снова возник очень далеко от берега и остановился милях в восьми от нас.

Мы махали сорванными с тела рубахами, пока не наступила ночь. И тут Александр предложил зажечь на самой вершине горы костер. В предрассветный час мы увидели, как к подошве горы подошла лодка и матросы с опаской стали ждать нашего приближения.

Когда мы оказались на расстоянии выстрела из лука, они приказали нам остановиться и старший из них спросил нас, кто мы и как здесь оказались.

Я ответил, что все мы рабы-христиане, в разное время попавшие в плен к неверным.

И тогда он велел нам хором прочитать «Отче наш» и «Аве, Мария». И мы все, кроме Александра, встали на колени и на разных языках стали читать молитвы, которые, как это ни странно, оказались похожими друг на друга словно братья-близнецы.

Тогда гребцы разрешили нам подойти ближе, а затем поместили в лодку и повезли на корабль.

Мы уходили в открытое море, не веря собственному счастью. И только одно оставляло в наших сердцах печаль и досаду — разлука с добрым грузином Александром, сыном Цурукидзе, из города Батуми, которого мы узнали совсем недавно, но успели полюбить, как родного брата.

На третьи сутки мы поняли, что наша радость была преждевременной: из-за горизонта наперерез нашему кораблю шли три пиратских галеры, и буруны вокруг их форштевней очень красноречиво свидетельствовали не только о том, с какой скоростью они идут, но и о том, с какой жестокостью бьют гребцов пираты-надсмотрщики.

И все же ветер, дувший в наши паруса, оказался сильнее гребцов, хотя иногда нам было видно, как гнутся их длинные тяжелые весла — настолько близко подходили к нам наши преследователи.

Через три дня и две ночи мы благополучно вошли в гавань Генуэзского города — полиса Амастрис, расположенного в земле Пафлагонии и со всех сторон окруженного турецкими владениями.

Через сутки мы снова вышли в море, чтобы плыть к Константинополю, но ветер, который только что спас нас от пиратов, на этот раз едва не погубил наш корабль.

Четверо суток продолжалась буря, какой прежде никому из нас не приходилось испытать. Лишь на пятый день мы увидели берег, а вскоре и какую-то гавань. Это был Синоп. Я и мои товарищи, несведущие в морском деле, весьма радовались такому обороту событий, но матросы и особенно капитан казались крайне смущенными.

— Или я ничего не смыслю в морском деле, или нас во время бури водили черти, но мне не понятно, каким образом мы здесь очутились? Синоп отстоит от Амастриса на несколько сотен миль. И если бы мы шли при самом благоприятном ветре, то и тогда не добрались бы так скоро.

Восемь дней мы чинили такелаж, запасались водой и провизией и, наконец, пошли дальше.

— Даст Бог, через неделю будем в Константинополе, — говорили матросы. — Полпути уже позади, — но из суеверия крестились и сплевывали.

Бог и на этот раз ничего нам не дал. Дело шло к зиме, и на море одна буря сменяла другую, не давая успокоиться разыгравшимся стихиям.

Совсем недолго море было более или менее спокойным, а потом заштормило, и наш корабль понесло неведомо куда.

Ветер то и дело менял направление, и от этого команда никак не могла управиться с такелажем. Наконец, во время сильного порыва бури свалилась грот-мачта, и не могло быть и речи, чтобы поставить ее при беспрерывной жестокой качке, мраке и волнах, перекатывающихся через палубу и надстройки.

Я сбился со счета, однако, думаю, что прошло не меньше месяца, пока, наконец, нас прибило к какой-то одинокой скале, торчащей среди моря.

Мы собирали дождевую воду, скопившуюся в выбоинах скалы, в трещинах и углублениях. Голод довел нас до того, что все мы, оставив брезгливость, ели ракушки, морских пауков и маленьких скользких слизняков, напоминающих улиток.

Четверо суток провели мы на этой скале, а затем снова тронулись в путь, и лишь через месяц оказались в Константинополе.

Путешествие по морю так нас измотало, что мы не захотели продолжать плавание и идти в северную Италию, куда следовал наш злосчастный корабль, а решили добираться до дома пешком.

Я никогда дотоле не был в Константинополе. Правда, в 1399 году мне довелось простоять возле него около полугола. В памяти остались стены великого города, его бесчисленные башни, которых, как мне говорили, было не менее полутора тысяч. Я помнил, что столица Византийских императоров по форме напоминает треугольник, две стороны которого примыкают к проливу и морю, а третья отгорожена вот этими самыми стенами и башнями.

Помню, что тогда, чуть ли не тридцать лет назад, когда я стоял под Константинополем, в его гавань беспрепятственно проходили корабли с Крита, Мальты, Родоса, из Генуи, Венеции и других государств. А турки, осаждавшие Константинополь с суши, могли только с немалой досадой смотреть на все эти корабли, но ничего поделать были не в силах.

Я проехал однажды вдоль всей стены и, кажется, ее длина оказалась не менее пятнадцати миль. Я видел морской рукав Золотой Рог в полторы мили шириной и около трех длиной, на другой стороне которого стояла генуэзская крепость Пера, называемая язычниками и греками Галатой.

Помнил и проходящий рядом с Константинополем широкий морской пролив, называемый греками Геллеспонт, а турками — Бугаз, на азиатской стороне которого лежит город Скутари, связанный с Константинополем морской переправой.

Однако, тогда из-за войны переправы не было — Скутари принадлежало туркам, и греки не пускали их суда в Золотой Рог.

Теперь все должно было стать по-иному.

Я оказался на земле Константинополя и мог, наконец-то, увидеть город изнутри. Как только мы пришли в себя, отоспались, наелись и избавились от головокружения и тошноты, непреоборимое любопытство странствующих пилигримов тут же вытолкнуло нас на улицы города. Однако же сколь беден и малолюден он был теперь! Многие его улицы стояли пустыми, двери и окна домов были заколочены, мощенные камнями улицы поросли травой. Даже на городских стенах кое-где выросли небольшие деревца. По опустевшим базарам ветер гонял палые листья и мусор, выложенные мрамором бассейны пересохли.