Дэвид Гилман - Бог войны

– Я думаю… мы все пошли бы, господин. Истинно, мы последовали бы за мессиром Блэкстоуном.

Теперь, когда Томас и Христиана причастились радости близости, она приходила по узкой лестнице, грубые ступени которой заглушают любые шаги. Медлила и глядела вдоль коридора: все ли спящие в дверях повернулись к ней спиной или свернулись клубочком на каменном полу, скорчившись во сне. И несколько коротких шажочков до покоя Томаса. Их ночи закружились в вихре неустанной, безоглядной страсти, уносившей их за пределы всяких тревог о разоблачении. Лишь холодный приход каждого рассвета напоминал им, как опасно быть обнаруженными. Им было неведомо, что Бланш д’Аркур знала о каждом мгновении их близости и, в свою очередь, вела деликатную игру против мужа. Дальше ее терпимость не простиралась, но она знала, что он и остальные планируют использовать Блэкстоуна в своих интересах. Она еще не знала, какие козни они вынашивают, но едва план сложится, у Томаса и Христианы почти не будет возможности продолжать свои противозаконные любовные утехи. Это лишь вопрос времени.

Высунув змеящиеся раздвоенные языки, черти пожирали кувыркающиеся тела грешников, будто бешеные псы младенцев. Лестница в небо пронзала преисподнюю, где держали несчастных, цеплявшихся за землю и раздиравших пальцы в кровь, когда их уволакивали в недра земные. Жалобные вопли о прощении были слышны почти въявь, а взоры их обращены к безмятежной красоте Бога, чья простертая длань благословляла всех окружавших его добрых людей и ангелов.

Блэкстоун не представлял, когда написаны были фрески на стенах часовни д’Аркуров, но мерцающий свет свечей заставлял фигуры гоняться друг за другом по стенам как живые. Образы поблекли, но еще были достаточно отчетливы, чтобы показать впадение рода людского в немилость и вечное проклятие, ожидающее грешников. Раскайтесь, возглашали ангелы, и будете возлюблены Господом. Блэкстоун и Христиана сидели, съежившись, в холодной, сырой часовне. Сквозь высокие узкие окна не пробивалось ни лучика света, и только чадящие свечи тщились одолеть кромешную тьму. Накинув плащ на плечи Христианы, дрожавшей от холода, несмотря на толстое шерстяное платье, из своего рассудка он холод изгнал.

Христиана убедила его, что они должны явиться пред очи Божьи, дабы просить прощения за свое прелюбодеяние и принести клятву пред алтарем, что их страсть – продолжение их любви друг к другу.

Убедить было непросто.

Она молилась, и по мере того, как ее признания Всемогущему перечисляли ее низменные чувства, заставлявшие Христиану опускать голову все ниже и ниже, Блэкстоун, напротив, приходил во все большее возбуждение. Смертный ли это грех – совокупиться во храме, или геенна огненная опалит ему задницу? – гадал он.

Христиана поднялась с коленей, зардевшись от радости, что удалось снять бремя с души.

– Священнику мы исповедаться не можем, – сказала она. – Жалованье ему платит господин д’Аркур.

– Я не намерен исповедоваться никому и ни в чем. Вожделение – часть моих чувств к тебе. Я бы возлежал с тобой день и ночь напролет, если бы знал, что нас не обнаружат. Да где там – твои крики в подушку могут и мертвого поднять.

– Томас, – прошипела она с гневно пылающим взором, – прояви хоть чуточку уважения к месту, где находишься! Не позорь меня еще больше.

– Нет позора в капельке удовольствия, Христиана. Бог все ведает о нас и наших поступках.

В это утро он не вышел в холодный предрассветный час во двор. И уже сожалел, что уступил ее настояниям молить Господа о прощении.

– Ты посетишь со мной мессу в День Рождества Христова, Томас, – заявила Христиана. – Этого ждут.

Для Христианы страх Божий был вполне вещественным чувством, но Блэкстоун считал, что их взаимное притяжение отвращает гнев Господень.

– Я не пойду к мессе. Я еще не готов простить Бога.

Свет свечей заливал их теплым сиянием, но он увидел, как Христиана побледнела и осенила себя крестом.

– Это богохульство, – шепнула она.

– Я лежал, умирая в грязи под Креси, и увидал пылающий крест. Ангелы-воители собрались вкруг меня, и я молил о прощении, но они преградили мне путь на небеса. Вот какой спор веду я с Всемогущим.

– Прекрати! Не хочу слышать больше ни слова, – слова ее отдались под сводами четким и резким эхом.

Христиана пыталась уклониться от его объятий, но Блэкстоун удержал ее.

– Послушай меня. Я вижу деяния Господа повсюду. Мне вовсе незачем идти в холодное каменное строение, чтобы высказать Ему свои мысли. Я зрю духов в лесах и Его ангелов в облаках. Не хорони меня в своих страхах, Христиана. Кроме того, мне не грозит никакое воздаяние, потому что ты будешь молиться вдвое усерднее и спасешь нас обоих.

Звук шагов слуг в коридоре заставил ее воздержаться от дальнейших споров. Запахнув плащ, она проверила коридоры, а затем быстро скользнула на лестницу, оставив Блэкстоуна одного в гробнице безмолвия.

Черти продолжали свою пляску, но Блэкстоун повернулся к ним спиной. Проклятие уже стало его неизменным спутником.

Он заглянул к англичанину, метавшемуся во сне, приходя в сознание и снова проваливаясь в забытье. Слуга, приставленный приглядывать за раненым, сообщил, что тот большую часть ночи вел себя тихо, потому что данные снадобья утихомирили его боль. С кухни прислали кушанья. Отослав слугу, Блэкстоун присел у ложа Харнесса. У него сложилось впечатление, что одними очевидными ранами дело не кончилось и тот сломлен внутри.

Смочив тряпку в тазу с водой, Томас промокнул лоб Харнесса. Клеймо было воспалено, но когда-нибудь он сможет носить его как знак чести. Вошел слуга с миской супа.

– Мне было сказано, что его надобно кормить всякий раз, когда он будет способен кушать, – сообщил он.

– Я позабочусь об этом, – ответил Блэкстоун, принимая миску с бульоном, благоухающим ароматами трав.

Их разговор пробудил Харнесса.

– Уильям, мне сказали, что большую часть ночи ты проспал. Ты поправляешься. Ну-ка, давай-ка тебя посадим.

Он приподнял Харнесса в сидячее положение.

– Нет ли эля? – спросил Харнесс, отлепляя язык от неба и озирая комнату. – Где я?

– В замке д’Аркур, и приличного эля в этих краях не водится, в этом я ручаюсь. Или вино, или вода.

– Вода?

Реакция Харнесса заставила Блэкстоуна улыбнуться. Тот был бледен, щеки ввалились, руки тряслись. Засохшая на губах кровь из легких снова увлажнилась, как только он пришел в сознание и заговорил. Томас прижал мокрую тряпку к его губам.

– Это смочит тебе рот. Получишь вина, когда поешь.

Всосав влагу, Харнесс благодарно кивнул.

– Не надо еды. Пить хочется. Ладно, выпью вина, коли ничего другого. – Взяв в руки мисочку с красным вином, Блэкстоун, как мог, дал ему попить. Из-за тяжелого дыхания глотать Харнессу было трудновато. – Должно быть, спасти меня вас послала сама Пречистая Дева, – задыхаясь, проговорил он, от натуги задрожав еще сильнее. – Сыскать другого англичанина средь сих ублюдочных французишек, хвала Благословенной Матери Христовой, я до конца дней простою на коленях в любой содомитской поповской церкви. – Он снова изнуренно погрузился в безмолвие, но улыбнулся и положил ладонь Томасу на запястье.