Дэвид Гилман - Бог войны

Уж конечно, думал он, она не могла покинуть его вот так запросто ради другого мужчины, и уж тем более отплясывающего, как девица. Блэкстоун помнил, что чувствовал, когда еще был отроком с телом взрослого мужчины и одна из деревенских девушек дразнила его. Его неопытность, когда они совокупились, смутила его, но ревности, когда она ушла с другим парнем, он не питал. Момент близости с девушкой минул, и он помнил, что не питал злости, только желание порадеть, чтобы его унижение не повторилось. И скоро научился обращаться с женщинами. Наверное, они с Ричардом, будучи двумя самыми сильными парнями в своем графстве, заметно выделялись среди прочих крестьян. Оба были отличными лучниками и брали от каждого дня все, что могли. Беззаботная свобода, обремененная лишь тяжкими трудами и карами властей предержащих. Уже одно то, что они были вольными людьми, ставило их осторонь большинства. Но война, вырвав его из этой небольшой общины, грубо швырнула в большой мир. Теперь же его влечет иная сила. Отчуждение Христианы – пустяк по сравнению с тем, что он уже вынес, но мысль о том, что она может быть с другим мужчиной, вонзилась ему под дых, как нож. И такого он не испытывал еще ни разу.

В паре шагов от его двери свернулся клубочком в другом проеме Марсель. Блэкстоун подтолкнул его носком сапога, и слуга, пробудившись, мигом подскочил на ноги. Оба были окутаны тьмой, но сквозь бегущие облака иногда проглядывал лунный свет.

– Отведи меня к госпоже Христиане, – приказал Томас.

Увидел, как тот вытаращил глаза, но тут же кивнул. Под стоны ветра в открытом сводчатом коридоре Марсель взял пропитанный топленым салом факел, чтобы зажечь.

– Он тебе не понадобится. Это насторожит часового на стене. Ты знаешь замок как свои пять пальцев и можешь отвести меня с закрытыми глазами.

– Как пожелаете, мессир Томас, – покорно шепнул челядин.

Блэкстоун последовал за ним по коридору, а затем вверх по узкой лестнице. Стало темно, хоть глаз выколи, и Томас непроизвольно ухватился одной рукой за пояс Марселя, а второй придерживался за грубую стену. Как слепой за поводырем, споткнулся раз или два, запнувшись о спящего слугу, а затем перед ними открылся очередной тесный коридор, и он снова смог разглядеть краткие проблески с ночных небес. Дверь в коридоре была только одна. Марсель остановился.

– Мессир Томас, – вымолвил он чуть громче шепота, – покои господина и госпожи этажом ниже. – Он перевел дух. – Звуки разносятся, – осмелился он предупредить англичанина, распалившегося настолько, чтобы пренебречь всякими предосторожностями, что сулило слуге сугубо суровую кару.

– Жди здесь, – вполголоса велел Блэкстоун, ощутив, как тот оцепенел от нежданного приказания.

Могла ли она осмелиться пустить Жака Бриенна на свое ложе? – вопрошал себя Томас. А если да – что он собирается делать? Он подзадоривал себя ступить в ее покои. Главное – узнать. Его ладонь сжала деревянный засов; тот был изношен годами службы, но Блэкстоун был осторожен, и дерево издало лишь чуть слышный шелест. Тускло рдеющие угли давали довольно света, чтобы разглядеть кровать. Он ступил дальше в комнату. Постель была пуста и не тронута. Она пошла к нему, сказал себе Томас, и горечь этой мысли изумила его самого. Пьянящее вино, музыка и куртуазное обхождение аристократа, наверное, ничуть не отличаются от шумного кабака с пиликающим скрипачом. Мужчины пьют, женщины флиртуют, да притом и те и другие жаждут плотских утех.

Он вышел в коридор, где Марсель дожидался, прижавшись спиной к стене.

– Где покои графа Бриенна?

– Я не смею, мессир Томас, – затряс головой Марсель. – Коли вы такое сотворите, все погублено. Вы обречете себя, поправ доверие, дарованное вам господином д’Аркуром, – жалобно взмолился он.

Ревность скрутила Блэкстоуна так же туго, как он тунику Марселя, сграбастав его за грудки.

– Она там? Ты следуешь за ней, как пес. Ты знаешь, где она. Она с ним? – пробормотав эти слова, он тотчас же раскаялся в них. Он обнажил свои истинные чувства перед слугой, способным выдать его за мзду. Отпустив слугу, он успокоил дыхание.

Ветер донес отдаленный благовест монастырского колокола, созывающего монахов к молитве, поднимая их с постелей за несколько часов до рассвета. Три часа назад Блэкстоун сидел у постели Уильяма Харнесса, когда колокол зазвонил ко всенощной.

– Месса, Томас, мы должны помолиться, – сказал раненый, пытаясь выбраться из кровати и встать на колени. Глаза его наполнились слезами. – Тот бедный отрок до сих пор гниет на веревке без христианского погребения. Это не по-божески, Томас. Мы должны помолиться о его душе.

Томас осторожно поднял его с кровати, и Харнесс коснулся своими голыми коленями каменного пола. Привалился к кровати для поддержки, сцепив ладони в истовом благодарении за свет спасения, даруемого в сей темнейший час темнейшей из ночей года. Блэкстоун вспомнил, как в детстве его выпорол сельский поп за то, что он с открытыми глазами высматривал в угрюмой церковной тьме свет и ангелов. Ни тот ни другие не появились.

«То язычество, Томас. Зимний солнцеворот праздновали еще до того, как деревенский блудодей-попик произнес хоть одну молитву», – эхом долетели до него слова отца, сказанные, когда он ухаживал за побитым отроком. Скоро прозвонит утренний благовест к Пастырской мессе, и богобоязненные проведут в молитвах еще много часов. Спала ли она с Бриенном между призывами к молитвам? В ту ночь, когда он взял ее, она была девственницей; неужто он пробудил в ней неконтролируемую страсть? Навязчивые сомнения помутили его разум.

– Господин Томас, – подал голос Марсель, – что мне делать?

Его шепот вернул Блэкстоуна к реальности темного коридора. Он вздохнул. Есть черта, переступать которую не следует, особенно когда замешана женщина.

– Проводить меня обратно в мою комнату, Марсель. Нынче Рождество – сердце людское должно преисполниться милосердия.

Когда Томас добрался до коридора, ведущего к его комнате, порыв ветра заставил его отвернуться от обжигающего мороза. И в этот момент он заметил тонкую полоску мерцающего света в другом конце двора. Отпустил Марселя, обязанного прислуживать домочадцам, которые вот-вот встанут. Блэкстоун пробирался по коридорам, отыскивая путь благодаря проблескам света от переменчивых небес. И когда добрался до двора, весь обратился в слух. Свет пропал, но потом мелькнул снова под скрип открывающейся и закрывающейся тяжелой двери. Часовня. На фоне света ненадолго обрисовался темный силуэт, нырнувший во тьму, чтобы почти тотчас же появиться с горящим факелом. Сутулая тень благочестивого Жана Мале, мессира де Гранвиля, двинулась к нему по тропе, на которой стоял Томас.