Дэвид Гилман - Бог войны

Он решил позволить нормандцам разговеться после ночных бдений и дождаться, когда его призовут. Угрызения совести, острые, как щепка Креста Христова, понуждали его испросить прощения д’Аркура за реплику, отпущенную Уильяму де Фосса. Это была рассчитанная издевка, да к тому же неучтивая. Решение пришло быстро: этого он делать не станет. Воинственный француз может хоть подавиться собственной ненавистью. Томас планировал отправиться в Кале, как только Уильям Харнесс будет способен выдержать путешествие. Блэкстоун успел проникнуться к нему симпатией и считал своим долгом вернуть королевского вестника живым и невредимым. Теперь все прояснилось. Король Эдуард возьмет французскую корону, а Томас возьмет Христиану на родину в Англию. Дождь поутих, и на несколько минут показалось жиденькое солнце, пронзив лучами света серые тучи. Ангелы Божьи указуют ему путь.

Христиана помогла Бланш переодеть промокшее платье, сбросив с плеч мрачный шерстяной наряд, надетый к мессе. Они выбрали более нарядное и элегантное платье. Надевая на шею заступницы драгоценное ожерелье, Христиана бросила взгляд за окно и увидела Блэкстоуна, вышагивающего по крепостному валу.

– Ты же знаешь, что они им воспользуются, – заметила Бланш д’Аркур, перехватив ее взгляд.

– Кто? – встрепенулась Христиана, сообразив, что отвлеклась.

– Те, кто собрался здесь с моим господином и мужем.

Бланш д’Аркур теребила ожерелье, пока то не село как надлежит. Самый крупный камень – изумруд – она пристроила между горлом и ложбинкой грудей.

– Он для них ценное достояние и обладает бесстрашием, которое они собираются употребить вовсю.

Пальцы Христианы, застегивавшие пряжку ожерелья, замешкались. Насколько она смеет выказать графине заботу или интерес к Томасу Блэкстоуну?

– Никто не сможет заставить Томаса сделать не то, что он сам надумал, – вымолвила она.

Бланш села в кресло у окна поглядеть на Блэкстоуна, уюту своих покоев предпочитающего мороз. Подвинула к себе станок для вышивки. Прежде чем празднества начнутся, у нее будет часок уединения.

– Он оружие в их руках, – обронила Бланш, пропуская иглу сквозь канву.

– И теперь он может одолеть любого из них, – вступилась за него Христиана, чувствуя в шее жар от нахлынувших чувств.

Бланш д’Аркур заметила, что ее подопечная, потупив взор, расправляет мокрое платье на ширме, чтобы не допустить складок, но руки ее дрожат. Этих молодых людей притягивает друг к другу, и она сыграла в этом свою роль. Если Христиана влюблена в Томаса Блэкстоуна, тогда дочь бедного рыцаря отдается человеку, которого в один прекрасный ждет слава, чувствовала она. Если доживет.

– Да, Томас замечательный фехтовальщик, – согласилась Бланш. – Я наблюдала, как он упражняется, но мы, женщины, должны задаваться вопросом, желаем ли мы, чтобы люди, которых мы любим и чтим, были не просто тупыми орудиями для убийства других.

Христиана волновалась все более. Это необычно, решила Бланш. Она знала, что когда люди сэра Готфрида тогда захватили татей, Христиана отказала им в милосердии. У нее задатки сильной женщины, сомнений в том никаких. Выхаживая Блэкстоуна и сглаживая его острые углы музыкой и поэзией, Христиана сумела обтесать мужлана, сделав его человеком, однако сама сейчас едва сдерживается.

– Он не просто орудие, – произнесла Христиана, поднимая голову, чтобы взглянуть Бланш прямо в лицо. – Он… осознает. Красоту и природу. Отец учил его многим вещам, и он любил и опекал своего брата, родившегося глухонемым. Он далеко не так прост, как вы полагаете, моя госпожа.

Вот так-то лучше, подумала Бланш. Вдохновенный, но контролируемый, смелый ответ.

– А ты полагаешь, что ведаешь мои мысли, дитя? – намеренно холодно изрекла она, рассчитывая поглядеть, какого рода отклик это спровоцирует.

– Вовсе нет, но вы не знаете его так, как я, – осторожно высказалась Христиана, понимая, что может сгоряча проговориться о своих истинных чувствах к англичанину. – Я видела его отвагу; он спас меня, когда враги едва меня не схватили. Он ослушался приказа, чтобы вернуться за мной. Ему грозила порка.

– Тогда, возможно, он оппортунист, Христиана. Безрассудно храбрые деяния не стоят ничего. Человеком должно двигать нечто большее, нежели вожделение.

– Нет, вы заблуждаетесь на его счет, – стояла на своем Христиана, отчаянно стараясь очистить рассудок от затуманившего его гнева. – Я была там, когда английский принц всем поведал, что Томас держал свое слово, когда вернулся за реку, чтобы спасти меня.

– Как я и сказала, тупое орудие, – пренебрежительно бросила Бланш, нарочно не отрывая взора от канвы. – Грубое и неотесанное.

– У него есть честь и нежность! Он наделен добротой, которой вы не видели, благородством, необычайным для человека. Он говорит мягко и красиво, когда мы… – она прикусила язык. Во рту пересохло, но на лбу выступила испарина. Надо дышать медленно, чтобы удушить страсть, грозящую всему.

Бланш милостиво поглядела на подопечную.

– Когда вы – беседуете?

Христиана кивнула, беспомощная в явном осознании своей вины.

От дальнейших разговоров Бланш д’Аркур воздержалась. Ее пальцы держали натянутое полотно, игла пронзала ткань, протягивая нить, пока Бланш не закончила этот фрагмент вышивки: дракона, олицетворяющего угрозу всем женщинам, и кроваво-красное сердце, стиснутое его когтями.

День шел славно, с развлечениями и такой уймой танцев и еды, что Блэкстоуну хватило бы на месяц. Он держался как можно глубже в тени, не давая выманить себя на танец или втянуть в разговор с кем бы то ни было из баронов; все равно они наверняка постарались бы настроить его против себя и втянуть в противоборство. Бывали мгновения, когда Христиана оказывалась поблизости, ожидая, когда одна из жен или ее муж вовлекут ее обратно в празднование. Они едва перемолвились словцом, хотя между ними и пробегала искра, но Блэкстоун знал, что из-за праздников в ближайшие дни она к нему в постель не ляжет. Жан д’Аркур и его гости затеяли игры; старшие бароны – де Гранвиль и Менмар – сгорбились над шахматной доской; все это давало ему уйму возможностей улизнуть и вернуться к Харнессу, чтобы посидеть с ним у огня да потолковать об Англии. Раненый был еще слаб; порой дышать ему было трудно, и он то и дело впадал в дремоту, иногда не договорив фразы. Блэкстоун, вполне довольный ролью стража спящего, поддерживал огонь. Один раз, когда Харнесс проснулся, Томас перебирал в руках вышитый лоскуток, подаренный Христианой. Харнесс протянул руку.

– Пустячок на память, да? – произнес он вполголоса. – Дайте тогда глянуть.

Томас вложил лоскуток ему в ладонь, и Харнесс повертел его так и эдак.