София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

В то же самое время, в революционной Варшаве ходили разноречивые слухи о мрачном будущем их страны. Не уставал распространять их польский посланник в Петербурге молодой щеголь, вездесущий господин Деболи. Одновременно, петербургские враги Светлейшего, во главе с Платоном Зубовым и его братьями, Николаем и Валерианом, Салтыковыми и некоторыми другими, объединились, дабы настойчиво и планомерно очернять все действия «Князя Тьмы», всячески стараясь испортить отношения промеж ним и государыней.

С появлением новой польской конституции, многие придворные и посланники всех дворов с нетерпением ожидали на нее реакции Потемкина. Все желали знать его намерения касательно Польши. Господин Деболи уверял, что князь собирается сделаться польским королем, при помощи организаци Конфедерации или добиться трона, подняв казацкое восстание. Ходили слухи, что племянница Светлейшего князя, графиня Александра Браницкая, желала, чтобы Потемкин был провозглашен наследником Станислава Августа и, что Потемкин мечтает сделать наследниками трона детей графини Александры Браницкой. Подобные разноречивые слухи ходили непрестанно в столице, доводя их до высокой степени накала. Не ложно уставший от них, на каком-то вечере, князь Григорий Потемкин насмешливо заметил господину Деболи, что поляки так любят Порту, что даже носят турецкие шаровары.

Записки императрицы:

Аглинский премьер Питт отменил свой приказ идти на нас. Вестимо он понял, что у меня, как и у всего русского народа, неуступчивый и неумолимо упорный храктер.

15 мая Римский папа Пий VI осудил французскую революцию в специальной булле. Иван Симолин доносит по сему случаю, что в саду Пале-Ройяля французы учинили расправу над сей буллой и самим папой. Они установили большой манекен папы, одетый в белый стихарь, обшитый кружевами, в красную мантию, окаймленную белым мехом, в малиновых туфлях, белой шапочкой на голове. Засим побили его палками и сожгли при радостных криках собравшихся.

Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический намеревался уже отбыть в действующую армию, но в середине мая в Петербург прибыл Уильям Фокнер, посланник аглинского премьер-министра. Он был секретарем королевского Совета и партии премьера Уильяма Питта. Фокнер, представленный через неделю в Царском Селе императрице, как путешественник, на самом деле, приехал для важных переговоров. Еще через две недели, вице-канцлер граф Иван Остерман подал императрице записку о Конференции с Фокнером, который был доволен ответом, ему сделанным. Он подал кредитивную свою грамоту и просил аудиенции в качестве Чрезвычайного Посланника для открытия негоциации. В начале июня открылись затяжные переговоры о преодолении «Очаковского кризиса». Екатерина и Потемкин подолгу беседовали с сим аглинским дипломатом. Каждый раз, находясь в кабинете императрицы, Фокнер с интересом наблюдал, как оные два высокопоставленных человека государства, императрица и Первый министр, работая в одном направлении, имея единую позицию по всем вопросам, вели себя с ним совершенно по-разному. Стиль обращения императрицы — весьма приветливый, у князя Потемкина — совершенно угрюмый. Однажды Уильям Фокнер вздрогнул от неожиданного громкого лая в соседней комнате. Вздрогнул и Потемкин, и сердито встал. Императрица прошла в комнату, где находился ее маленький друг — Саша Рибопьер. Мягко успокаивая испугавшегося Александра, она, повернувшись к Фокнеру, промолвила:

— Собака, которая лает, — не кусает.

Аглинский посол согласно кивнул. Князь с недовольным видом паки уселся за стол, понеже императрица усадила мальчика рядом с собой. Работая с Потемкиным, сэр Фокнер постоянно натыкался на колкое несогласие и сопротивление: никак не хотел военный министр отказаться и от пяди завоеванных земель. Как-то, во время обеда с ним, Потемкин разразился малопонятным Уильяму Фокнеру монологом:

— Я — русский, — сказал он с апломбом. — И я люблю свою страну, но и вашу страну люблю тоже. Вы же, господин Фокнер, островитянин, а следственно, высокомерен и, напротив, не любите ничего, опричь своего острова.

Посол, слегка опешив, не зная, что и ответить, токмо и выдавил:

— Да, я люблю свой остров, — подтвердил он.

Потемкин ухмыльнулся, всем своим видом показывая: что и требовалось доказать! Засим, сделал неожиданное предложение:

— Ну, и почему бы вам к вашему острову не прибавить еще один — Кандию? Вам сей остров весьма подошел бы в качестве компенсации за русские приобретения в Османской империи. А, господин Фокнер?

— Посланник молчал, заинтересованно поглядывая на Потемкина, а тот с воодушевлением продолжал:

— Оттуда Британия могла бы контролировать торговлю между Египтом и Ближним Востоком. Разве худо было бы вашей империи? Кстати, как ваш морской исследователь и открыватель новых земель для вашей империи, господин Джеймс Кук? Так и не нашли его?

Пришлось Фокнеру рассказать всю историю исчезновения начальника морской экспедиции. Что сей исследователь, картограф, первооткрыватель, причалив к Гавайям со своей командой, не разобравшись в чем дело, когда пропал кто-то из его команды, выстрелил и был незамедлительно схвачен аборигенами. Моряки с его корабля, то угрожая, то ведя с ними переговоры, не уходили, пока островитяне не выдали часть останков и голову их командира.

Князь Потемкин, выслушивая перевод толмача, сочувственно качал головой.

— Да, жалко человека, — молвил он в конце печального повествования. — Колико еще кругом дикости! Вот и турецких бусурманов мы почитаем за дикий народ, понеже веками воевали супротив наших православных христьян. Теперь пришло время и наше русское оружие отвадит их учинять пакости противу нашего народа.

Несколько рисуясь пред худым, среднего роста посланником, князь прошелся, выпрямив свою и без того крупную, широкоплечую фигуру. Брильянты на его комзоле засияли.

— От вас, аглинские господа, — убедительно говорил он, — зависит осуществление наших грандиозных прожектов. У нас огромное поле деятельности в распрекрасном Крыму, Кубани, всей Новороссии. Колико новых городов мы готовы построить, дать людям землю рядом с Черным морем, открыть новые морские порты, построить корабли, университеты, музыкальные консерватории и многое другое!

Фокнер уже и готов был сказать свое слово, но не было возможности: Потемкин говорил безостановочно. Из всей его тирады, растерянный посол понял одно: аглинский премьер мог не сумневаться, что Россия намерена оставаться на Черном море и уступать туркам Очаков не собирается. О чем, в тот же вечер посол и послал сообщение своему королю Георгу.