София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Стало быть, Светлейший князь мог отбыть на юг и вплотную заняться подписанием мирного договора с побежденными турками, но он, под видом значимых перемен в Польше, задерживался в столице. Его одолевало неотвязное желание развенчать своих многочисленных врагов, главным образом, в лице Зубовых, ну, и попутно разрешить некоторые вопросы, как внутренней политики, так и внешней. Он терпеливо объяснял императрице, что, опричь «Греческого прожекта», с религиозным единством России, Греции и придунайских княжеств из коих они мечтали создать новое государство Дакию, в настоящее время, сей час, надобно было бы создать «славянское братство» среди русских, украинцев, белорусов и поляков, коих он, князь Потемкин, мог бы объединить. И, что сей славный славянский союз, вестимо, был бы весьма полезен государыне и России. Возражать новой идее князя императрице было трудно и не к чему. В мае и июле императрица Екатерина Алексеевна написала, готовившемуся к отъезду на юг князю Потемкину, два рескрипта относительно плана предполагаемых действий. В первом из них она утвердила его прожекты, оговорив, однако, порядок и условия их реализации. Основным направлением в отношении Польши было положено решение «преклонить к нам нацию» обещаниями.

Конечно, давно было пора князю Тавричскому ехать на юг, в армию, дабы возглавить переговоры с турками, но, не довершив разработку единой с императрицей политики по отношению к Польше, он не мог оставить столицу. Екатерина же настаивала на том, чтобы он скорее ехал на юг и занялся мирным соглашением. У Потемкина тем временем появились новые — личные причины для того, чтобы оставаться в Петербурге. Он снова влюбился. Предметом его воздыханий на сей раз оказалась тезка предыдущей его пассии. Всему Петербургу было известно, что после красавицы-гречанки и Прасковьи Потемкиной, Светлейший князь увлекся неугомонной, мятущейся, писавшей повести на французском языке, Прасковьей Голицыной. Однако родственники Прасковьи Андреевны ревностно защищали ее добродетель. До Екатерины доходили слухи, что и муж, и жена Голицыны действуют заодно и водят за нос князя. В глаза льстят, а за глаза пакостят. Императрица не замедлила предупредить Потемкина, что они его обманывают. Она не ревновала Светлейшего, но ее изрядно задевала его безоглядная влюбчивость. К тому же, ей казалось, что не было там никакой любви, а токмо демонстрация влюбленности, дабы досадить ей. Как бы то ни было, но, когда князь предложил назначить в инспекцию, созданную для борьбы со злоупотреблениями в армии, совершенно пустого человека, а именно, мужа обожаемой им Прасковьи — князя Михаила Андреевича Голицына, императрица Екатерина, зная причину сего назначения, изразила ему свое неудовольствие в письме словами:

«…он тебе честь в армии не принесет. Позволь сказать, что рожа жены его, какова ни есть, не стоит того, чтоб ты себя обременял таким человеком, который в короткое время тебе будет в тягость. Тут же не возьмешь ничего, супруга его очаровательна, но вы решительно ничего не выиграете, ухаживая за ней».

Чувства Екатерины к Григорию Потемкину, конечно, притупились, но не настолько, чтоб никак не реагировать на его махания с разными женщинами. Видя, что из-за них, он забывает даже свои прямые обязанности, она написала ему, весьма резкую записку, где просила его, прежде заключить мир с Портой, а уж потом забавляться колико ему угодно.

Потемкин прекрасно понимал, что его амурные дела раздражают императрицу, тем паче, что у них, на сей почве, и прежде вспыхивали ссоры, хотя примирение неизменно наступало быстро.

В середине лета, императрица Екатерина подписала новый рескрипт Потемкину, коий закреплял достигнутое ими согласие и означал, что Светлейшему надобно уезжать в Новороссию. С одной стороны ей не хотелось, чтоб он ехал, понеже решать без него многие вопросы ей было не с руки. Но с другой стороны, Главнокомандующему сей затянувшейся войны, надобно было заключать мир, присутствовать на конференциях и защищать интересы империи. К тому же, она видела, как нервничал ее молодой любимец в присутствии Светлейшего князя. Ей не хотелось никаких неприятных разговоров, кои устраивал не единожды Платон Александрович.

Записки императрицы:

15 июня состоялось торжественное перенесение праха Вольтера с площади Бастилии. Останавливались и осыпали его золоченую статую у дверей Королевской музыкальной Академии, у дома г. де Виллета, засим у театра Французской комедии, церкви св. Женевьевы и, наконец, останки были положены в Пантеон.

Великий князь Павел Петрович с женой Марией Федоровной имели два собственных двора: у цесаревича — Гатчина, у Великой княгини — Павловск. Помимо того, Великокняжеское семейство имело дворец на Каменном острове в Петербурге, такожде апартаменты в Зимнем и Царскосельском дворцах. Надобно отдать дань справедливости: они не были обделены императрицей ни деньгами, ни подобающим их сану почетом. Однако Великого князя не переставало мучить чувство, что он несправедливо обделен материнской любовью. Ложась вечером в постель и просыпаясь по утрам, он думал об одном и том же: за что? Ладно, мать не уступает ему, законному наследнику, трона. Ладно! Но отчего она всю жизнь так не ласкова, так холодна к нему?

— Павел Петрович, — тщилась объяснить ему Екатерина Нелидова, — сами посудите: разве вы одинаково любите Александра и Константина, как остальных детей? Вы не можете любить их сильно, понеже вы их не воспитывали. То же самое произошло и с вашей достойной матушкой, коей не дали вас растить. Она же даже не могла видеть вас неделями и месяцами!

— Хотя бы притворялась, что ли, — буркнул цесаревич.

— Государыня слишком горда, чтобы притворяться и лгать.

— Вот именно: горда! И не говори уж, что она достойная! Что в ней достойного? Меняет полюбовников, как перчатки! И это императрица православной страны!

Нелидова спокойно отвела глаза.

— Ваше Императорское Высочество, как христианин, вы не можете судить свою родительницу! На то есть Господь Бог. Ему судить! Не судите и не судимы будете, — напомнила она ему библейскую заповедь. Павел поморщился:

— Не будем об оном. Согласен. Но то, что моя матушка бездушна и вероломна, никто меня не сможет переубедить! — сказал он и, грохоча подкованными сапогами, направился к выходу. Остановившись в дверях, он сказал:

— До свидания, сударыня. Я уезжаю в Гатчину. Вернусь через день.

Нелидова, хмуря брови, направилась в свою, отведенную ей в Павловском дворце, комнату. В дворцовых покоях тихо сновали, переговариваясь, нарядные придворные дамы и многочисленные лейб-медики Марии Федоровны в черных сюртуках. Великая княгиня, почти всегда была в тягости, рожая детей каждые два года. Посему, во дворце жили акушеры и другие нужные ей и детям медикусы.